Анхен и Мари. Прима-балерина - [16]

– Есть чем порадовать. Весьма интересное заключение. Вам понравится. Ха-ха!

Господин Громыкин схватил жадными руками бумагу, нацепил пенсне на нос и начал бегло читать:

"Протокол вскрытия… Дата… Время… Труп женский… Кожные покровы с сероватым оттенком… Желудок и кишечник пуст…".

– Это как же так – пуст?! – спросил дознаватель, отрывая удивленные глаза-пуговки от листка.

– Не жрала ничего Ваша балерина. Ха-ха! Вот как понимать, – ответил доктор Цинкевич, присаживаясь на подоконник высокого арочного окна.

"Слизистая оболочка трахеи и бронхов красная и рыхлая… В лёгких пенистая кровянистая жидкость…Сердце массой… размером… с рассеянными точечными кровоизлияниями… Селезёнка размером… Надпочечники… Яичники…".

Господин Громыкин оторвался от вожделенной бумаги, снял пенсне и умоляюще взглянул на доктора.

– Господи, я ничего не понимаю. Расскажите нам по-человечески как-то, по-русски расскажите. Ничего не понятно. Ей Богу!

Доктор встал с подоконника и подошёл к дознавателю.

– Госпожа Пичугина отравилась стрихнином, судари мои. Это не новость, я знаю. Но! Доложу я Вам, сделала она это весьма необычным способом.

– Это каким же? – спросил господин Самолётов, пододвигаясь к ним.

– Она его вдыхала, – ответил доктор, торжествующе взглянув на публику.

– Зачем?! – хором спросили сыщики.

– А тут всё просто. Я обнаружил у неё следы ко-ка-ина. Увлекалась наша балеринка, знаете ли. Балеринка-баловница. Ха-ха!

– Ага. Всё ясно! – обрадовался господин Громыкин. – Злоумышленник подмешал стрихнин в марафет. Наша прима приняла дозу и слегла прямо на сцене.

– Как белый умирающий лебедь, – дополнил картину господин Самолётов.

– Вообще-то так долго дёргалась она пред смертью, что дурно стало многим там, – напомнила Анхен, вспоминая жуткую сцену.

– Ну, почти, почти, – закивал доктор Цинкевич. – Доза была небольшая. Потерпевшая умирала около часа или даже больше. Ха-ха!

Господин Громыкин, потрясённый заявлением доктора, прошёл к своему столу, уселся, взял в руки перо и начал обсасывать его кончик.

– Это что же получается. Спектакль начался в девятнадцать ноль-ноль, как и было положено. Без задержек, без опозданий, – сказал он в воздух и записал на бумаге. – Госпожа Пичугина на сцене появилась в четверть восьмого.

– Следовательно, отравилась прима-балерина в восемнадцать часов пятнадцать минут, – закончил за начальника господин Самолётов. – Или чуть раньше.

– Чаепитие и ссора с господином Мариусом Потаповым состоялась в полдень. Означает сие, что не убийца он! – воскликнула Анхен с торжествующей улыбкой. – Надобно его из-под стражи отпускать.

– Вы от радости сейчас через окно на улицу Гороховую выпрыгнете, – осадил её господин Громыкин. – Ничего сие не означает. У господина Потапова мотив есть. Он мог найти другие методы подсыпать стрихнин – не в полдень в чай, а вечером в кокаин. Мотив есть, да.

– Кстати, я проверил сахар, бокал и чашку из кабинета главного балетмейстера. Следов яда там нет нигде, – сказал господин Цинкевич.

Анхен подскочила к начальнику и нависла над ним как фурия.

– Вот! Предъявить господину Потапову имеете Вы что? Ничего. Пшик! – не унималась она.

– А что Вы, Анна Николаевна, за него так заступаетесь? Он Вам кто? Отец родной? Отец?

Господин Громыкин медленно встал и угрожающе нахмурил брови. Анхен предпочла отодвинуться.

– Его таланту поклоняюсь я. Считаю, что гений быть злым не может априори! – парировала она, отступая однако к столам чиновников.

Господин Самолётов молча встал между ними, оказавшись лицом к лицу с рыжебородым дознавателем.

– Ну, вы ещё подеритесь. Ха-ха! – подзадорил их доктор и сим разрядил обстановку.

Господин Громыкин вернулся к своему столу. Господин Самолётов подошёл к господину Цинкевичу.

– Если вам ещё интересно, господа, то могу сообщить, где я нашёл яд, – сказал доктор, улыбаясь.

– Где? – хором спросили все присутствующие.

– В порошке из стола госпожи Черникиной обнаружил я стрихнин, – сказал господин Цинкевич и положил перед дознавателем очередной жёлтый листок, исписанный мелкими буквами с завитушками.

Господин Громыкин по инерции его схватил, нацепил пенсне, но тут же снял. Разобрать тарабарщину с химическим составом не представлялось ему возможным даже в окулярах. Он беспомощно уставился на доктора.

– Отравляющее вещество вполне обычное. Купить его можно где угодно. Но вот бумага! – сказал господин Цинкевич и прыжком уселся на один из свободных столов. – В которой находился порошок.

– Что с ней? – спросил дознаватель, наклонившись вперёд.

– Бумага тоже обычная, – ответил доктор и весело заболтал ногами.

– Тьфу ты, итить твою налево! Яков Тимофеевич, не томите, – не выдержал господин Громыкин.

Он достал из кармана клетчатого пиджака платок и оттёр им вспотевшее лицо.

– На бумаге нашёл я, господа, органические следы, – важно сказал господин Цинкевич, продолжая болтать ногами.

– Какие следы?

– Селёдку на ней чистили, – сжалился доктор, но всё же добавил. – Ха-ха!

– Селёдку, – повторил за ним дознаватель задумчиво.

– Кстати, стёклышки из пуанты госпожи Пичугиной не что иное, как очки. Я их собрал частично по осколкам. Долго, нудно собирал, ночь не спал. Ладно, не благодарите, – махнул рукой господин Цинкевич, но никто и не собирался его благодарить.