Английское право - [47]

Прежде существовало много ограничений в вопросе о способности лиц давать свидетельские показания. Исключались сами стороны, их родственники и все лица, хотя бы отдаленно заинтересованные в исходе дела. Ряд законов отменил эти ограничения; сейчас в общем признается, что всякий человек, который способен учесть последствия лжесвидетельства, не только может быть допущен в качестве свидетеля, но обязан явиться по вызову. Единственные существенные исключения были упомянуты раньше; они сводятся к тому, что нельзя лицо, обвиненное в уголовном преступлении, принуждать к показаниям и что в уголовном деле нельзя супругов принуждать давать показания друг против друга, (а в большинстве случаев им нельзя даже этого разрешать). Разрешение вопроса о том, какое значение в данном деле имеют свидетельские показания, представляется в подавляющем большинстве случаев английским правом, в отличие от многих других правовых систем, на усмотрение присяжных, которыми руководит судья. Только по делам о государственной измене и о лжесвидетельстве действует правило, по которому для установления факта требуется больше одного свидетеля. Даже не подтвержденное другими свидетельствами показание соучастника может считаться достаточным для доказательства Того, что преступление совершено обвиняемым; однако, в подобном случае судья обязан предупредить присяжных о том, что опасно обвинять на основании лишь одной такой улики. В делах о нарушении обещания жениться или об усыновлении истец не может выиграть дело, если его показания не будут подтверждены в некоторых специальных пунктах, но такое подтверждение не обязательно должно быть дано в форме показаний другого свидетеля. Суд может даже принять не подтвержденные присягой показания ребенка, слишком юного для понимания сущности присяги, но достаточно взрослого для того, чтобы понимать непозволительность лжи; но и в этом случае нельзя никого обвинить на основании таких показаний до тех пор, пока они не подтверждены другими серьезными доказательствами вины подсудимого.

Третья и одна из самых важных норм английского права относительно доказательств заключается в том, что свидетели должны давать показания только о таких фактах, которые им непосредственно известны. Эта норма часто выражается в популярном виде в следующем изречении: «Молва не доказательство»; однако возникает вопрос, не привело ли это изречение к большим недоразумениям, чем пользе. Конечно, свидетель может и обычно должен повторять в суде только то, что он сам слышал. Например, в деле о нападении, когда факт нападения отрицается, чрезвычайно существенно показание постороннего человека, слыхавшего, как обвиняемый сказал: «Я побью тебя».

Смысл приведенного изречения заключается только в том, что простое повторение чужих слов лицом, которое само их не слыхало, не может считаться достоверным. Например, если А показывает в качестве свидетеля, что он слыхал, как Б говорил, что он, Б, видел, как В ударил Г, то такое показание доказывает тот факт, что Б действительно об этом говорил, но оно нисколько не доказывает того факта, что В ударил Г. Причина этого очень проста. До тех пор, пока Б не явится в качестве свидетеля в суд и не даст показаний, все доказательство покоится на его заявлении, не подтвержденном присягой и не обставленном теми тремя гарантиями, которые заключаются в публичности судебных показаний, в каре, налагаемой на лжесвидетелей, и в перекрестном допросе. Однако из того правила, что слух не может служить доказательством, делается несколько существенных исключений.

Во-первых, к ним относятся так называемые «заявления на смертном ложе» («dying declaration»), т. е. заявления о причинах своей смерти, делаемые человеком, который находится под угрозой скорой смерти. В этом случае предполагается и, вероятно, правильно, что условия, в которых даются эти показания, в достаточной степени обеспечивают их правдивость, даже без тех гарантий, которые обычно применяются. Но такие заявления допускаются только в делах об убийстве и причинении смерти. Можно с достаточным основанием сомневаться, действительно ли так хорошо обосновано то предположение, на основании которого такие заявления допускаются судом, если только они не относятся к следующему роду исключений.

Во-вторых, к ним относятся те случаи, которые характеризуются несколько двусмысленным выражением «res gestae». Это значит, что если надо доказать наличие какого-нибудь действия, то можно приводить высказывания и сообщение о действиях, которые сопровождали его и служат для его объяснения и которые были сделаны лицом, совершившим основное действие или имели отношение к этому лицу, если только такого рода доказательства требуются для объяснения самого основного действия. В таком изложении это правило кажется лишь частным случаем принципа «существенности» доказательств, но применение этого последнего принципа обосновывается столь различным образом и пределы его действия настолько не установлены, что в такой книге, как наша, нам представляется излишним обсуждать его подробнее.

В-третьих, как письменные, так и устные заявления лиц, теперь уже умерших, сделанные ими в порядке выполнения своих обязанностей и против собственных интересов, например, признание каким-нибудь теперь покойным кассиром или инкассатором, что известная сумма была им получена, – могут быть допущены судом как доказательство факта, благоприятного для другого лица. То же самое относится к заявлениям, которые делают даже живые еще люди в порядке выполнения своих должностных обязанностей. Наконец, в делах об установлении родословной или о восстановлении публичных прав, например, права проезда, суд может признать, что даже слухи или общая молва имеют свое значение. В подобных делах нередко встречается «старожил» в качестве свидетеля.