Англия в раннее средневековье - [52]

. Можно предположить, конечно, что составитель трактата несколько преувеличивает размеры крестьянских повинностей и перечисляет максимум того, что с них можно получить[576]. Однако более вероятной представляется мысль о том, что в каждом отдельном маноре порядки складывались весьма различные, характерные только для того или иного края. Формирующаяся феодальная система, судя по всему, была в это время еще не настолько сильна, чтобы сколько-нибудь серьезно нивелировать существовавшие веками местные традиции и обычаи.

Таким образом, к концу англосаксонского периода значительная часть некогда свободных и полноправных общинников-кэрлов втягивается в орбиту феодальной эксплуатации. Не утрачивая полностью своей хозяйственной самостоятельности и личного свободного статуса, они все больше попадают в подчинение к крупным земельным собственникам, продолжая уплачивать налоги государству и Церкви и выполнять некоторые государственные повинности. Ясно и то, что к середине XI в. различия между отдельными категориями непосредственных сельских производителей должны были стираться, последние постепенно сливались в единую массу феодально-зависимого крестьянства. На другом социальном полюсе постепенно формируется господствующий класс феодалов, основу которого наряду с королем и членами королевского рода составили представители бывшей родовой аристократии — эрлы, увеличивавшаяся в численности и значении служилая знать — гезиты, а затем тэны, а также духовенство. Королевские пожалования в бокленд, покупка земли, захват общинных угодий и насильственное подчинение кэрлов делают их к XI в. крупными земельными собственниками, владеющими зачастую сотнями гайд земли, разбросанных на большой территории.

Но вместе с тем не следует думать, что тенденция феодализации смогла к 1066 г. полностью себя реализовать. Об этом свидетельствуют уже упоминавшаяся устойчивость кровной мести, широкое применение и в это время труда рабов и других категорий несвободных, а также значительное отставание в смысле феодального развития северо-востока и, частично, северо-запада Англии, подвергшихся наибольшему скандинавскому влиянию.

Что касается кровной мести и других остатков родового строя, то к концу англосаксонского периода они уже выглядят явными пережитками, существование которых, однако, определяется не только сохранением традиций варварского прошлого, но и спецификой социального развития X–XI вв.[577]

К этому моменту феодализирующаяся верхушка англосаксонского общества начинает явно тяготиться сохраняющимися связями со своими родичами из более низких социальных групп. Неслучайно архиепископ кентерберийский Вульфстан в своей известной проповеди «Sermo Lupi ad anglos», бичуя пороки современников, ставшие основанием Божьего гнева и вызвавшие новое вторжение датчан, среди самых отвратительных называет разрушение родственных уз. «Теперь слишком часто, — пишет он, — родич не поддерживает родича, относясь к нему как к чужестранцу; отец отступился от сына, сын — от отца, брат — от брата»[578]. В такой ситуации, казалось бы, случаи кровной мести должны были, по меньшей мере, пойти на убыль...

Однако, с другой стороны, один из юридических сборников короля Этельстана, жившего почти на сто лет раньше Вульфстана, однозначно фиксирует растущую силу знатных кланов, которые препятствуют нормальному осуществлению правосудия, укрывая своих членов от преследования со стороны закона[579]. Это нарушало вековые традиции ответственности рода за поведение и моральный облик своего сородича и свидетельствовало о том, что многие могущественные аристократические дома (не обязательно состоявшие только из кровных родичей) превращаются в автономную от государства силу. Именно представители этой раннефеодальной аристократии чаще всего и демонстрировали открытое пренебрежение к требованиям королевских судебников и христианских пастырей ограничить кровную месть. Необходимо также иметь в виду, что вендетта в раннесредневековой Англии, как, впрочем, всегда и везде, была делом достаточно дорогостоящим и в связи с этим доступным только весьма состоятельным людям.

Не менее часто под влиянием усиливающихся процессов феодализации из системы родственных отношений выпадали и лица противоположного социального статуса[580]. Причиной отказа от родства могло стать тяжкое преступление (убийство, воровство) сородича и нежелание делить с ним ответственность за содеянное. Это, в свою очередь, могло привести провинившегося в зависимое (вплоть до рабства) состояние, что не только снимало с него всякие обязательства по отношению к родственникам, но и самого его лишало возможности претендовать на защиту с их стороны[581]. Среди англосаксов во множестве появляются люди, которые не то что не хотят, а просто не в состоянии платить судебные штрафы или участвовать в выплате вергельдов, и никакое законодательство, сколь бы жестким оно ни было, ничего не могло с этим поделать. Поэтому всегда присутствовавшая в аналогичных случаях проблема — что делать с убийцей, а также его родственниками, которые не могут материально компенсировать свое преступление, — в поздний англосаксонский период могла значительно обостриться, заставляя прибегать не к властям, а к самосуду и кровной мести. На наш взгляд, это обстоятельство также потенциально было способно законсервировать традиции вендетты в англосаксонском обществе.