Англичанка на велосипеде - [50]

— Очень возможно, что из-за велосипеда тоже. Хотел бы я ошибиться, возьми, кстати, это на заметку. Но я счел своим долгом тебя предупредить, пока не поздно.

— Благодарю. Жаль, что ты вовремя не предупредил меня о смерти Флоранс.

Леффертс пропустил замечание мимо ушей.

— Но важнее всего, — заявил он, обмахиваясь номером «Королевского фотографического общества», — уберечь твою жену от риска заполучить вагинит, разного рода язвы, болезнь яичников или матки, а то и кровотечение. Только представь, что Эмили истекает кровью где-нибудь на проселочной дороге, в полном одиночестве…

2

— Ну что за кошмар! Просто ужас! — всякий раз восклицала Эмили, когда ее велосипед попадал в лужу, вздымая тучи водяных брызг, что обрушивались на нее, пачкая перкалевое нежно-зеленого цвета платье и мантилью, отделанную венецианским кружевом, походившим теперь на обрывки грязного носового платка.

Согнувшись в три погибели, втянув голову в плечи, со слипшимися волосами, которые ветер прибивал к глазам, мешая обзору, она изо всех сил крутила педали, чтобы побыстрее вернуться в Халл, где могла найти хотя бы временное убежище от разбушевавшейся грозы перед тем, как продолжить путь до Чиппенхэма.

Вдоль тротуара стояли несколько обездвиженных ливнем автомобилей, затопленных от мотора до крыши. Под тяжестью воды брезентовые тенты крыш просели, металлические дуги погнулись, и в образовавшиеся щели хлынули потоки дождя, смешанного с крупными градинами, которые били пулеметными очередями по сиденьям салона, оставляя вмятины, как от пробойника.

По обочине брела лошадь — растерянная, тащившая за собой поводья. Кучера поблизости не было.

Эмили проехала по Брикнелл-авеню до Чантерлендс-авеню, затем свернула на Уолтон-стрит, где, как она помнила, находился магазин, в котором продавались велосипеды и граммофоны.

Необычное сочетание этих товаров ее поразило, ибо, по представлению Эмили, между двумя механизмами не было ничего общего, если не считать того, что и тот и другой имели вращающиеся части круглой формы и оба были предназначены для удовольствия.

Экхака Сапа, или Черный Лось[74], говорил, что для лакота круг — это всё, и всё — это круг. Все живые существа, первоэлементы, внеземные миры (разве Солнце и Луна не круглые?) представляют собой круг. Жизнь человеческая тоже, и птичьи гнезда, и чередующиеся времена года. Круг — это данность, не подлежащая обсуждению, он не прерывается, не делится. Лишь чрезвычайное, неслыханно ужасное событие может его разорвать, сделать существование необъяснимым, абсурдным, породить сомнение и, как следствие, отчаяние. Такое случается редко, хотя порой и случается. Подобное произошло в Вундед-Ни, где на дне лощины народ лакота, расположив типи по окружности, устроил себе стойбище, возле которого неожиданно появились солдаты, тоже образовавшие круг, только наверху, по периметру обступивших котловину холмов, откуда их навесной — круговой — огонь оказался более смертоносным, чем позднее, во время преследования убегавших из лагеря индейцев, стрельба прямой наводкой.

Но Эмили этого не помнила, а если воспоминания и были, то они стерлись. Понятие «круг» у нее было связано с детским хороводом, прогоном лошадей на корде, кругом индейцев, поющих под барабан, и еще инипи, где все рассаживались вокруг очага, горевшего посредине хижины, в дурманящем аромате полыни.

Не успела она встать под козырек магазина велосипедов и граммофонов, как через дорогу перебежал и пристроился с ней рядом рыжеволосый мальчуган. Одетый в просторную, не по размеру, зеленую рубаху, поверх который была накинута холщовая куртка с кожаным воротником и заплатами на локтях — наоборот, слишком узкая, ребенок не мог застегнуть пуговицы на груди, выпуклой и в то же время тощей (о таких говорят: «цыплячья грудь»), подставленной всем ветрам и промокшей насквозь. Ливень, обрушившийся на непокрытую голову мальчика, сотворил ему необычную «прическу»: мокрые и блестящие пряди волос походили на венок, сплетенный из золотых рыбок.

В руках паренек держал десятка полтора экземпляров журнала «Стрэнд мэгэзин». Вытащив один из стопки, он протянул его Эмили и произнес голосом, хриплым от привычки выкрикивать заголовки на улицах:

— Хотите взглянуть на фотографии фей, м’дам?

— Чьи фотографии?

— Фей.

Эмили напрягла память. Слово «феи» ничего для нее не значило. Ни Джейсон, ни учителя в Чиппенхэмском колледже для девочек о феях никогда не говорили. Наверное, было слишком много других, более важных слов, которые ей приходилось запоминать, а это вряд ли пригодилось бы ей в повседневной жизни.

— Не знаю, что это значит, но не думаю, что это уж очень интересно.

— О, что вы, м’дам! Да взгляните хотя бы, я уверен, что вам понравится.

И Саймон, так звали мальчика, потряс перед ее носом вытащенным экземпляром «Стрэнда».

Журнал пах свежей типографской краской, отдавал по́том (мальчуган держал стопку под мышкой), влагой и пивом, а еще луком-пореем, потому что юный разносчик и его стопа журналов побывали в помещении, где хозяйка (возможно, мать мальчика?) чистила и жарила лук для супа.

— Пятнадцать центов за номер, м’дам. Недорого. Решайтесь быстрее, у меня мало осталось — за три дня я продал две сотни.