Англичанка на велосипеде - [47]

— Мед, — повторил он. — Эмили Эхои Мед Фланнери.

— Сегодня мы собрались здесь перед ликом Господа нашего, — начал преподобный отец Эгатерст, — дабы соединить узами брака этого мужчину, Джейсона Фланнери, и эту женщину, Эмили О’Каррик…

— Простите, — поправил его Джейсон (в этот день на нем были сюртук, белый жилет, рубашка с жабо и серые кашемировые брюки в тонкую полоску), — правильнее будет Эмили Фланнери.

— Свою фамилию вы ей дадите, когда женитесь, а пока…

— Она уже носит эту фамилию, с тех самых пор, как американские власти позволили мне считать Эмили дочерью и растить ее как свою дочь. Кстати, об этом свидетельствует запись, сделанная в епископальной церкви Святого Креста в Пайн-Ридже, Южная Дакота. На следующий день после трагедии, произошедшей в Вундед-Ни, 30 декабря 1890 года, это решение властей было зафиксировано в церковной книге записей — синими чернилами и красивым крупным почерком преподавательницы Элейн Гудейл, — после того как оно было ратифицировано его преосвященством епископом Уильямом Хобартом Харом и преподобным отцом Куком, представлявшими епископальную церковь, равно как и доктором Истменом, военным хирургом американской армии. Желающие смогут убедиться в этом на месте. Поверьте, это будет прекрасное путешествие.

Никто из жителей Чиппенхэма понятия не имел, к какой части света относилась Южная Дакота и уж тем более где могло находиться местечко Пайн-Ридж.

События в Вундед-Ни ничуть не коснулись сознания этих людей, а если бы и коснулись, они ни за что на свете не связали бы с ними Эмили: все те годы, что она прожила в их среде, они привыкли видеть в ней девочку-сироту Лиама и Мэрин О’Каррик и никогда добровольно не расстались бы с этим образом. Для них Лиам и Мэрин были столь же реальны, как и любые другие обитатели Чиппенхэма, чьи надгробные камни покоились под сенью кладбищенской церкви.

Обман по имени «Эмили» врос в плоть городка, и никто не собирался от него избавляться. Главным свойством неправды вовсе не является ее туманность: напротив, главные ее свойства — долговечность и сопротивляемость. Неправда должна быть такой, чтобы на нее можно было опереться с той же уверенностью, с какой зимней порой путники перебираются на другой берег скованной льдом речки Уэлланд.

Часть третья

1

— Чай или шерри? — спросил Джейсон.

Доктор Леффертс выбрал шерри — но с капелькой джина, уточнил он. Пока Джейсон подносил ему бокал, Леффертс не отрывал взгляда от окна, словно ожидал, что во дворе вот-вот появится незнакомец в сопровождении трех огромных лающих псов, готовых на него кинуться.

— А что, миссис Фланнери нет дома? — наконец поинтересовался доктор. — Кажется, сейчас неподходящее время для собраний благотворительного общества.

— Эмили их не посещает.

— Надо же, — сказал Леффертс.

— Надо — что?

— Флоранс, помнится, не пропускала ни одного.

Кому, как не Джейсону, было знать, от скольких собраний отделалась Флоранс, предпочитая остаться в Пробити-Холле и предаться с ним любви, с наслаждением выпутываясь из красных и белых веревок, которые она сохранила от своих эскапологических номеров. Они играли в забавную игру, что якобы не в состоянии разделиться, как два миндальных ядрышка в одной скорлупе, потом дожидались полуночи, и тогда первый, кто вскрикивал «Здравствуй, Филиппина!»[72], получал маленький подарок, а подарок всегда был один и тот же — любовное объятие, только уже без красно-белых пут.

Но Джейсон не стал об этом говорить Леффертсу, а, напротив, подтвердил, что Флоранс именно так и поступала; он считал, что чем больше он будет превозносить добродетели Флоранс, тем большие муки совести станет испытывать Леффертс, который не смог ее спасти.

Он часто спрашивал себя, скольких больных мог потерять за свою карьеру такой врач, как Леффертс; наверняка многие сотни, даже если не исключать из этого числа очень пожилых пациентов, с которыми любая наука уже бессильна.

И все же не должен ли был Леффертс перед ним извиниться, когда гроб с телом Флоранс опускали в землю?

Куда там; доктор отделался венком в сиреневых тонах да трогательной статуэткой из порфира, изображавшей ангела; положил и то и другое на гроб, как гость украдкой оставляет на столике в прихожей принесенные с собой букет цветов и бутылку вина.

Неужели порфировая статуэтка и ужасные лиловые цветы составляли неотъемлемую часть расходов врача, практикующего в Восточном Йоркшире? А если так, как это сказывалось на его годовом бюджете?

— Эмили сейчас катается.

— На велосипеде?

— Да, по деревенским просторам — и дня не проходит, чтобы она не поехала за город.

— А это не опасно?

— Ничуть, в дождь она сидит дома.

— Говоря об опасности, я не имел в виду погоду.

— Бродячие собаки? Я и об этом подумал. Эмили получила от меня в подарок пистолетик на четыре выстрела, специально разработанный для отпугивания псов, притом не нанося им вреда. Пистолет всегда у нее под седлом, и я сам смазываю его детали каждые две недели.

— Речь вовсе не о собаках, — заметил Леффертс.

— Ты хочешь сказать, что на нее может напасть с дурными намерениями какой-нибудь проходимец?

— Исключить такого, конечно, нельзя, но…