Англичанка на велосипеде - [46]

В тот день, когда я пошел на шеффилдскую ярмарку, был сильнейший туман, и никто не видел, как я покинул Чиппенхэм. Добравшись туда, на базарной площади между Эксчейндж-стрит и Брод-стрит я купил форму. Старьевщик сказал, что она принадлежала констеблю, убитому преступником во время задержания. На куртке осталась прореха, вероятно, от ножа, нанесшего смертельную рану. Я ее зашил. И вернулся в Чиппенхэм одетый констеблем, вынырнув из тумана, как привидение. Ну вот, должно быть, решили горожане, наконец-то небеса послали нам констебля — просто великолепно, здесь его очень не хватало. Они не увидели никакой связи между ним и бывшим китобоем — грузчиком бочкотары. Я встретился с полицейскими в Халле, городе, отвечавшем за нашу безопасность, и объяснил, что получил назначение обеспечивать порядок в Чиппенхэме. Им нечего было возразить, проверить никто не удосужился, и всех это устроило. Такова власть формы. Но главное, они были рады, что избавились от необходимости надзирать за Чиппенхэмом, где со времени гибели маленького Томаса Краксфорда им приходилось только разбираться с пьянчугами, а на этом карьеру не сделаешь.

Он выждал время, а потом, не сводя глаз с Эмили, произнес:

— Так что мы с вами квиты в том, что касается вранья, мисс О’Каррик.

Девушка ответила не сразу, пораженная исповедью констебля — как ее содержанием, так и внезапностью. Не испытывал ли он своего рода удовольствие оттого, что отдал себя в ее руки — ведь она могла ради забавы уничтожить эту мнимую, краденую респектабельность, которую он взращивал годами?

Тредуэлл тяжело задышал, на лбу и над верхней губой у него выступили бисеринки пота.

— Успокойтесь, — сказала Эмили, — я вас не выдам.

Посмотрев на констебля, она представила его в полосатой тельняшке и промасленной матросской блузе.

Джейсон брал с собой Эмили в Халл каждый раз, когда ему нужно было получать присланные химикаты, которые компании «Штейнгейль» либо «Фальц & Вернер» доставляли ему из Мюнхена и Лейпцига на пароходе, следующем из Зебрюгге.

Забрав посылки, Джейсон имел обыкновение отводить Эмили в портовый трактир «У Нептуна», служивший местом встречи торговцев мукой, морепродуктами, страховщиков судов и разного рода комиссионеров, обеспечивавших процветание Кигстон-апон-Халла как второго по значению порта Англии.

В зависимости от времени года Эмили полагался либо лимонад (с джином), либо стакан теплого молока (с ромом). Именно там она впервые встретилась с людьми, которых Джейсон назвал китобоями. На ее взгляд, они мало чем отличались от моряков, которых она встречала в старой части города, за улицей Уайтфрайаргейт, если не считать того, что от них пахло дохлой чайкой, давно протухшей.

Гарпунщики были кряжистыми, с глазами навыкате от привычки постоянно всматриваться в даль, многие хромали, так как у них были перебиты ноги, если вдруг появившийся кит ударом гигантского хвоста переворачивал, разбивал в щепу, подбрасывал в серое небо вельбот, в котором они находились, порой устремляя лодчонку в такую высь, что она исчезала в ватном мареве, стелившемся по поверхности моря, и которой больше никто никогда не видел.

Что общего могло быть у Тредуэлла с этими людьми, с их грубыми, изъеденными солью лицами, иссохшими и почерневшими от переохлаждения губами? Но ведь и то правда, что сам он не убивал китов, а был лишь чистильщиком их остовов, одним словом, кем-то вроде грифа.

Он напоминал ей уинкте, тех молодых лакота, которые внезапно нарушали обычай, требовавший, чтобы мужчина был воином, охотником, продолжателем рода, и принимались одеваться, причесываться и украшать себя как женщины, охотно выполняя тяжелые женские обязанности.

— Какое имя вы бы мне дали, будь я вашей дочерью?

У каждого лакота[71] имелось тайное имя, известное только тому, кто его дал, и тому, кому оно было дано. Это имя обычно давалось индейцу таким человеком — уинкте, и оно было сильным талисманом, поскольку исходило от существа, отличного от остальных, ибо Великий Дух, компенсируя их недостаток, наделил уинкте особой властью — даром провидения, умением лечить болезни с помощью растений, а также способностью давать имена, приносящие удачу. Что ж, вполне логично и справедливо. Эмили не успела узнать, имелось ли у нее такое имя, дал ли ей его уинкте и что это было за имя, если его когда-то ей дали. Вот почему она порой ощущала что-то вроде наготы, от которой ее пробирала дрожь.

— Дать имя вам? Мне? Да что я могу в этом понимать?

— Попробуйте, — настаивала она. — И придумайте. Быстрее. Осталось пройти два ряда скамеек, и вам придется отпустить мою руку. Так дайте мне имя. Немедленно! Не задумывайтесь, окрестите меня первым же именем, которое придет вам в голову. Пусть оно даже будет нелепым, никто, кроме нас двоих, о нем не узнает.

— Мед, — произнес он, вдыхая ее аромат, отдававший смесью черной патоки и душистого сена, запах приятный, хотя и тяжеловатый.

И тут же пожалел, что не подобрал слова, которое лучше бы ей соответствовало, например, «ястребиный коготь», характерный для хищной птицы, поскольку Эмили была способна пронзать если и не ногтями, которые девушка стригла очень коротко, то остротой взгляда; или «кумарин», «чудо», «шелк», «вересковая пустошь», «белоусовый луг», «верность», «справедливость», «чистота» (которую он предпочитал «целомудрию»), «возрождение», «нимфа гор и лесов», «изумруд», «сапфировая колибри» (Тредуэлл видел эту маленькую синюю птичку в книжке о Венесуэле, еще в те времена, когда собирался туда поехать для охоты на горбатых китов).