— Если не считать того, что фамилия Эмили не Шиллери, а О’Каррик.
— Ну да, — пробормотал Тредуэлл, — с ваших слов.
На этом констебль остановился и прикончил пиво, оставаясь абсолютно невозмутимым. Тредуэлл не испытывал к фотографу никакой враждебности. И терпения ему было не занимать. Он не собирался устраивать ловушку, а лишь жаждал правды. И это делало его опасным. Потому что правда — не искусственно созданная конструкция, не совокупность «рукотворных» элементов, а следовательно, и контролируемых, как ложь, которая изначально задумана так, чтобы избежать разоблачения, ложь можно видоизменять, усовершенствовать по ходу дела — именно с этой целью Джейсон принялся изучать старые газеты, чтобы больше узнать об ирландском картофельном кризисе и выглядеть более правдоподобным, описывая отчаяние семьи О’Каррик, отчаяние, вынудившее их (по его версии) передать маленькую Эмили в учреждение общественного призрения.
Так уж случилось, что он, Джейсон Фланнери, как раз проходил мимо одного из таких учреждений и был вынужден остановиться, увидев слезы Мэрин О’Каррик и вдохнув запах холодного супа и мочи, распространявшийся от одежды Лиама, — запах торжествующей нищеты. Он спросил у ирландцев, что с ними произошло, и тогда Лиам и Мэрин О’Каррик показали ему на девочку, прижавшуюся спиной к двери приюта. Между ними завязался разговор, вернее, не разговор, а торг, прямо на улице, в холодном воздухе, пахнувшем дымом, под снегом, запорошившим их волосы (оба были без головных уборов). Семейная пара назвала ему сумму, которая, если не считать нескольких долларов, составляла все, что у него имелось в тот момент. Он достал из кармана деньги, пересчитал их, защищая от ветра, немилосердно задувавшего с улицы, и Лиам и Мэрин кивнули в сторону девочки, словно говоря: «Сделка состоялась, теперь она — ваша».
Но правда, думал Джейсон, глядя на констебля, потягивающего пиво и вздыхающего от удовольствия после каждого большого глотка, правда не такова, она противоположна лжи, она непредсказуема, субтильна, хрупка, и было бы непростительной глупостью вверять ее таким ничтожествам, как Гораций Тредуэлл.
Дождь за окном все усиливался.
Подушечкой большого пальца Эмили провела по дну тарелки, собрав, сколько смогла, остатки кушанья, затем взяла палец в рот и облизала, вдыхая запах омлета, и погладила нос, зажав его между большим и указательным пальцем той же руки. Голова ее качнулась в сторону и упала на грудь. Девочка заснула.
Над Чиппенхэмом тем временем разразилась настоящая буря.
Джейсон Фланнери завернул ребенка в свое пальто, взял на руки и вышел на улицу.
Тредуэлл проводил их взглядом, затем подошел к окну, вытер рукавом один из квадратиков, его составлявших, и стал смотреть сквозь узорчатое стекло на силуэты фотографа и ребенка, становившиеся все более расплывчатыми перед тем, как совсем раствориться в ночи.
— Ты мне еще покрутишься вокруг тутовника в Вейкфилде[49], — прошептал констебль.
Это могло стать для него шансом блистательно завершить карьеру, до той поры довольно бесцветную.
Решимость Тредуэлла сразу подняла ставки. Ведь с той пресловутой субботы, когда фотограф представил Эмили завсегдатаям паба «Роял Джордж и Батчер», Джон Галлахер, патрон заведения, начал принимать ставки: удочерил Фланнери девочку или похитил, вместе с, так сказать, вспомогательным вопросом: кто такая Эмили: а) ирландка; б) американка; в) прочее?
Вот уже год, как эта игра владела всеми умами. Сначала минимальная ставка равнялась пенни, затем довольно быстро дошла до шиллинга, и можно было ожидать в скором времени ее роста до кроны.
Все больше любителей азартных игр начинали требовать, чтобы прием ставок прекратился и выигравшие получили свои деньги. Но вот только кого признать выигравшим? Как определить победителей, раз никто не знал ответов на поставленные вопросы?
Это было все равно что держать пари на то, есть ли жизнь после смерти. Галлахер знал такой пример, когда один букмекер из Ливерпуля осмелился на подобное пари и набивал себе карманы до тех пор, пока группа игроков не подала на него жалобу, впрочем, без всякой пользы для себя, ибо судьи заключили, что мошенничества тут не было, ибо ответ на вопрос, несомненно, существовал: миллионы покинувших эту грешную землю наверняка его знали, и тот факт, что они не могли поделиться своим знанием с ныне живущими, не мог быть вменен букмекеру в вину.
Стало быть, назрела насущная необходимость как можно скорее завершить расследование, начатое Тредуэллом.
Сделанные ставки ежедневно записывались мелом на обороте мишени для дартса. Но в тот вечер после короткой перепалки Фланнери с Тредуэллом посетители пивнушки «Роял Джордж и Батчер» сочли констебля более убедительным, чем фотографа. Гипотеза похищения, которая по числу сторонников с начала недели упала ниже двадцати двух процентов, теперь взлетела в цене до сорока процентов.
