Ангелы Опустошения - [116]

–  А как жрут литературных богов?

–  Их достают. Грызут и грызут пока от тебя ничего не останется.

–  А ты откуда все это знаешь?

–  Книжки читала – С авторами знакомилась – Я сейчас сама роман пишу – Думаю назвать его «Лети сейчас, плати потом» но издатели боятся что у них будут неприятности с авиалиниями.

–  Тогда назови его «Заплати мне пенни завтра».

–  Это мило – Прочесть тебе главу?

Совершенно неожиданно я оказался в спокойном доме под лампой с тихой девушкой которая обернется страстной в постели, как я увидел, но боже мой – Мне не нравятся блондинки.

–  Мне не нравятся блондинки,  – сказал я.

–  Может я тебе понравлюсь. Хочешь я выкрашу волосы?

–  У блондинок слишком мягкие личности – Мне целые будущие жизни еще с этой мягкостью сражаться —

–  Так тебе нужна жесткость? Рут Валер на самом деле не такая четкая как ты думаешь, она в конце концов всего-навсего неуклюжая деваха которая не знает что делать.

И так у меня появился товарищ, и тем паче я это увидел в тот вечер когда напился в «Белой Лошади» (Норман Мейлер сидел в глубине болтая об анархии с пивной кружкой в руке. Боже мой а нас будут поить пивом в Революцию? или Желчью?)  – Вдрызг, и тут входит Рут Валер выгуливая пса Эриксон и начинает убалтывать меня пойти с нею домой на ночь.

–  Но я теперь живу с Элис —

–  А разве меня ты больше не любишь?

–  Ты же сама сказала что тебе сказал твой врач что —

–  Кончай!

Но тут в «Белой Лошади» откуда-то возникает Элис и выволакивает меня оттуда как бы за волосы, в такси и к себе домой, из чего я узнаю: Элис Ньюмен не собирается никому позволять красть у нее ее мужика, кем бы он ни был. И я возгордился. Я пел «Я глупец» Синатры всю дорогу домой в такси. Такси мчало мимо океанских судов ошвартованных у пирсов Северной Реки.

47

И на самом деле мы с Элис были дивными здоровыми любовниками – Она от меня хотела всего лишь чтоб я делал ее счастливой и сама делала все что было в ее силах чтоб я тоже был счастлив, чего было достаточно —

–  Ты должен знать больше еврейских девушек! Они тебя не только любят но и приносят тебе ржаной хлеб со сладким маслом к утреннему кофе.

–  Чем занимается твой отец?

–  Сигары курит —

–  А мать?

–  Вяжет кружевные салфеточки в гостиной —

–  А ты?

–  Не знаю.

–  Так ты значит собираешься стать большой романисткой – Какие у тебя образцы для подражания?

Но образцы у нее совершенно не те, однако я знал что у нее получится стать первой великой писательницей в мире, но я полагаю, я думаю, ей хотелось детей во что бы то ни стало и как бы оно ни было – Она была мила и я ее по-прежнему люблю сегодня ночью.

К тому же мы остались вместе на ужасно долгое время, на годы – Жюльен называл ее Экстазным Пирожком – Ее лучшей подруге, темноволосой Барбаре Липп, по стечению обстоятельств случилось влюбиться в Ирвина Гардена – Ирвин и направил меня в гавань. В этой гавани я спал с нею с целью занятий любовью но после того как мы все делали я уходил во внешнюю спальню, где постоянно держал открытым зимнее окно а радиатор выключенным, и спал там в своем спальнике. Со временем я таким образом наконец избавился от своего туберкулезного мексиканского кашля – Я не такой тупой (как вечно твердила Ма).

48

И вот Ирвин со своими 225 долларами в кармане сначала ведет меня в Рокфеллеровский Центр за моим паспортом после чего мы бродим по центру города болтая обо всем на свете как бывало раньше в колледже —

–  Так значит теперь ты едешь в Танжер повидаться с Хаббардом.

–  Мама говорит что он меня погубит.

–  О вероятно попытается но у него ничего не выйдет, как и у меня,  – уткнувшись головой мне в щеку и смеясь. Такой вот Ирвин.  – Как насчет всех людей что хотят погубить меня но я продолжаю прислоняться головой к мосту?

–  К какому мосту?

–  К Бруклинскому. К мосту через реку Пассаик в Патерсоне. Даже к твоему мосту на Мерримаке полному безудержного хохота. Ко всяким мостам. Я прислоняюсь головой к любому старому мосту в любое время. Черномазый в сортире на Седьмой авеню что прислоняется головой к унитазам или что-то типа. Я не борюсь с Богом.

–  А кто такой Бог?

–  Тот большой радар в небесах, наверное, или видят мертвые глаза.  – Он цитировал одно свое подростковое стихотворение, «Видят мертвые глаза».

–  Что видят мертвые глаза?

–  Помнишь то здоровое здание которое мы видели как-то утром на Тридцать четвертой улице, когда улетели, и сказали что в нем сидит великан?

–  Ага – и у него еще ноги наружу торчат или что-то вроде? Это давно было.

–  Так вот мертвые глаза видят этого Великана, не меньше, если только невидимые чернила уже не стали невидимыми и даже Великан не исчез.

–  Тебе нравится Элис?

–  Ничего.

–  Она мне говорит что эта Барбара в тебя влюблена.

–  Да наверное.  – Ему было скучно как никогда.  – Я люблю Саймона и не хочу чтоб какие-то там толстые жены-еврейки орали на меня моя посуду – Погляди-ка что за тошнотная харя мимо прошла.  – Я обернулся и увидел спину какой-то дамы.

–  Тошнотная? Почему?

–  С глумливым выражением и безнадегой, отвалила навсегда, фу.

–  Разве Бог ее не любит?

–  Ох перечитай еще раз Шекспира или еще кого-нибудь, ты уже чуть ли не слезу готов пустить.  – Но ему неинтересно было даже произносить это. Он озирался в Рокфеллер-билдинг.  – Смотри кто там.  – Там была Барбара Липп, она помахала и подошла к нам.