Ангелы - [14]

Наконец она обратила на меня внимание.

– Ты выглядишь не лучшим образом, – согласилась мама. Она была обеспокоена почти так же, как пару минут назад проблемами в заднем проходе у несчастной собаки. Даже положила мне руку на лоб. – Думаю, у тебя может быть температура.

– Разумеется, она у меня есть, – прохрипела я. – У меня грипп.

Она достала градусник и энергично встряхнула его, как обычно делают перед тем, как померить кому-то температуру. Знаете, такие резкие движения, словно собираются бросить стеклянную трубочку через всю в комнату, но в последнюю минуту решают не делать этого. И хотя она сделала все по инструкции, градусник показал нормальную температуру.

– Хотя трудно сказать наверняка. – Мама с неприязнью разглядывала градусник. – Уже тридцать лет эта штуковина не работает нормально.

Я пошла спать в полдесятого и ухитрилась проспать до двух часов следующего дня. Проснулась в той же позе, в какой и уснула, словно не двигалась ни на миллиметр. Но лучше мне не стало. Наоборот, я чувствовала себя хуже: вялой и отчаявшейся. И все еще была несчастной.

Никогда не верила, что можно заболеть от тоски. Я думала, что это чушь собачья и случается исключительно в викторианских романах. Но в течение последующей недели я поняла, что со мной все в порядке. Физически. Температура у меня была нормальная. Да и как такое может быть, что, кроме меня, больше никто этот грипп не подцепил? Что-то не так было в эмоциональном плане. Моя болезнь была вызвана печалью по разбитой жизни. Тело сопротивлялось разрыву с Гарвом, как чему-то враждебному.

Я все время спала. Глубоким, как от наркотического опьянения, сном, из пелены которого мне было не вырваться. Когда приходила в себя, то едва могла заниматься самыми незначительными делами. Я знала, что нужно идти дальше. Найти новую работу. Разобраться с беспорядком в моей прошлой жизни. И в новой тоже. Но было такое ощущение, будто я гуляю под водой. Медленно двигаюсь сквозь толщу мира.

Когда я вставала под душ, то струи воды казались мне градом камней, падающих на мою чувствительную кожу. В доме было слишком шумно. Каждый раз, когда хлопала дверь, мое сердце начинало бешено колотиться. Когда папа с грохотом уронил на пол кастрюлю, я так испугалась, что чуть не заплакала. Я постоянно была подавлена, словно туча сгустилась в непосредственной близости от моей головы.

Расспросы и увещевания я выдерживала с трудом. Маму бросало из крайности в крайность. От холодного «Даже укус змеи не может ранить сердце матери сильнее неблагодарности ребенка» до сладких речей, типа «Детка, почему бы тебе не вернуться к своему муженьку с повинной?». Папа не был огорчен до такой степени, но ведь я же всегда была его любимицей. Он почти что убедил себя, что я ему как сын, после того как я пару раз сходила с ним на чемпионат по бильярду и стала играть в командные виды спорта.

Кроме своих близких, я ни с кем не разговаривала. Но другие были не прочь пообщаться со мной. Обычно телефон так раскаляется, только когда случается нечто ужасное. Звонили близкие подруги, как Донна и Шинед, но я бормотала «скажите, что я перезвоню» и не перезванивала. Звонили «стервятники» типа Элен. Мама сказала, что она милая девушка. Клер позвонила из Лондона и принялась уговаривать меня пожить у нее. Рейчел позвонила из Нью-Йорка, и разговор почти в слово в слово повторился. Но это было безнадежно. Я не поеду к ним. Единственное путешествие, которое мне по силам, – от телевизора до чайника.

Гарву я не звонила. К величайшему разочарованию и замешательству моих родителей, он тоже. В какой-то мере это было облегчением, но неприятным.

Анна тоже много времени проводила дома. Она страдала из-за Шейна. Мы болтали тайком, потому что стоило маме увидеть нас вместе, как она, поджав губы куриной гузкой, заводила старую песню: «У меня тут что, дом отдыха для падших женщин?» Насколько это было возможно, мы делились друг с другом впечатлениями о разрывах с мужчинами. У нее случилось вот что. Шейн занялся бизнесом, он писал музыку и размещал ее в Интернете. И вдруг ни с того ни с сего он начал вести себя как важная шишка.

– Он подстригся. Представляешь, в парикмахерской! И даже купил себе воск для укладки волос. Вот тогда, думаю, я и поняла, что все кончено, – вздохнула Анна. – Ему захотелось стать взрослым, а мне нет. А что у вас произошло с Гарвом?

– Ну, ты знаешь…

Я не могла рассказать ей о Любительнице Трюфелей. У меня не хватало сил открыть рот и произнести эти слова.

– Вообще-то я ничего не чувствую, – схитрила я. – Это ужасно, ничего не чувствовать… И ты понимаешь, это же неправильно. Мне ведь следует рыдать и рвать на себе волосы?

Или ворваться к этой Любительнице Трюфелей? Истоптать ее ковры и навешать всякой гадости на карнизы для занавесок? А может, пора подумать, как отрезать рукава и искромсать штанины у костюмов Гарва?

– Я даже не звоню Гарву сказать, что скучаю. А ведь приступ тоски по нему случается примерно раз в час.

– Моя жизнь разрушена, а я ничего не чувствую…

Мое будущее словно площадка, огороженная канатом. Иногда за заграждение на короткое время залетала печаль, но не задерживалась. Так, словно открывается дверь в шумную комнату, потом сразу захлопывается, а все звуки остаются за ней.