Ангелоиды сумерек - [73]

Надо сказать, что от разнообразного домашнего барахла мы избавились почти сразу: на полянке за домом получился неплохой костёр. И, кстати, отличная плавильная печь – я постарался, возвёл низкие стены и свод из кирпича.

– Почему такого очага не было внутри? – спросила позже упрямая Абсаль, подбирая с земли фантастически покорёженные слитки, в которые обратилась ломаная посуда. – Имею в виду – похожего.

– Георгий не хотел себя выдавать. Ну, что здесь живут. Это ведь был, по замыслу, дачный домик.

– Из такого прочного дерева?

– Не забывай про электричество, позволявшее жить здесь круглый год. Я так думаю, во время мора цветные провода сняли или своровали этак чистенько.

– Может быть, они тоже в конце концов даме Асии пошли, – заметила она. – Эти лепёшки я ей отнесу – просила «железки в стиле необарокко». Ну, не то чтобы в самом деле железо, скорее чугун. И в смеси с иными металлами, графитом или еще чем-нибудь, чтобы разбудить уснувшую фантазию. У меня самой запястье с гранатами в похожей оправе: воронёное серебро, переплетенное со сталью.

У неё – браслет, а у меня ещё более диковинный голубой карбункул. В белом золоте новичка – интересно, какому сплаву Асия дала такое название.

И числюсь ли я у неё по-прежнему в неофитах – даже и после дела с усмирением крепостцы в парме.

– Девочка, не сотворить ли нам тогда камин? – сказал я. – Не искусственный, с поддельными угольками и языками пламени – такие всегда запрограммированы и предсказуемы. Настоящий, в оправе из камня или кирпича, с умной решёткой перед обширным зевом и выносной трубой. Нам ведь красота не меньше тепла нужна.

– О, вот ради такого дела я попробую уговорить дом и его жильцов, – ответила она. – Скажу, что мы всегда сумеем выставить вокруг огня умную стражу – ведь примерно такая поддерживает жизнь в камнях и металле древних городов.

Это снова было фантастикой – но где жизнь, там и начатки разума. Да и не были они обязательны для нашего дела, если говорить строго. Не так уж часто огонь вырывается на волю.

Так я стал изучать печное дело. Залез в мозги доброй сотне специалистов, набрал хорошего материала, замесил раствор – ни яиц, ни крови невинного младенца не понадобилось – и недели за две довёл камин до ума. Доска была цельная, из серого мрамора, и несла на себе пару бронзовых фигурок доброй старинной работы: пастух и пастушка в широких шляпах и с увитыми миртом посохами. Трубу я вывел далеко за пределы крыши, чтобы получить хорошую тягу. Фигурное кузнечное литьё мне подарили в одном хуторе – там обосновался профессионал и знаток огневого фольклора, который вывел на решётке ажурное изображение дракона, а щипцы для разбивания углей превратил в саламандру. Между прочим, он был генетическим сумром, как и Гэ Вэ, перенесшим паралич, и оттого хромал на одну ногу. Будто Гефест.

Вот сидя на толстой циновке перед этим камином, под гудение ветра и трубе и мурлыканье голубовато-алых языков в пасти, мы и узнали друг друга.

Это было так просто и так тихо – как снег, танцующий за окном, как мерцание звёзд на небе. И так бессловесно, потому что мы уже были единой плотью, которой не надо никаких речей, чтобы выразить и воплотить желание. Её нагое тело, чуть откинутое назад, переливалось в смешанном свете огня и луны, точно благородный опал, впитавший обе стихии, протянутые руки едва касались моих голых плеч, ягодицы вжимались в колени, ноги вытянулись поверх моих бёдер – и казалось мне, что уж больше не потребуется никуда спешить, что можно не подгонять наслаждение судорожными рывками, а жизнь – стремлением достичь небесного совершенства. Всё сосредоточено здесь и сейчас. Всё достигло своей вершины…

– Саламандра, – шепчет она чуть бессвязно. – Ты знаешь сказки про саламандру, которая не горит в огне, оттого что была раньше прекрасной девушкой? Или юную колдунью, которую нельзя сжечь, оттого что она сама по себе огонь?

– А удушить её можно? – вполголоса говорю я в ответ. – В объятиях. Поглотить, как незрелые виноградины её сосков. Впитать её гладкую нежность всей моей кожей. Утопить…

Что на этих словах изливается из меня со стоном – горячее семя или прохладная вампирская кровь? И чей это стон?

Я так думаю, Абсаль понесла с той самой первой ночи. Хотя было куда как много похожих дней и ночей – больше, чем можно себе представить. Человеческие сроки не властны над сумрами, обыденность тоже. Все мы привыкли считать, что ребенок зреет в материнских глубинах два года, но этот срок отсчитывался приблизительно. Наши женщины, как я говорил раньше, были похожи на тех зверей, что и зачинают, и прикрепляют плавучее до того семя к стенке его живой колыбели, и рождают в наилучшие сроки благодаря мягкому диктату природы. А биологические часы человека всегда работают неумолимо, как часовой механизм запущенной бомбы.

Это было событием – и не только потому, что дети у нас появляются редко и после длительных приготовлений, как физических, так и духовных, причём лишь по обоюдному согласию.

Потому, что такого согласия не было – мы вовсе не думали о плодах нашего слияния. Не было и сбалансированного сходства природ: я был человеком, сумром и металлом, она – землёй, растением и животным, а моя доля в её порождении была ничтожна.