Ангелоиды сумерек - [48]

Органу этому требуется нечто такое, что оказывало бы ему постоянную поддержку, снабжая его пищей и восполняя ему рассеивающиеся части, – в противном случае он не мог бы продолжать существование. Кроме того, он должен был чувствовать, что подходит ему, дабы привлекать это к себе, и что не подходит, дабы отталкивать. Удовлетворять одну из этих потребностей с помощью исходящих из него же сил взялся один орган, а удовлетворять другую – другой. Орган, который принял на себя заботу об обеспечении сердца чувством, есть мозг; орган же, взявшийся снабжать его пищей, – печень. Оба они нуждаются в сердце потому, что оно делится с ними свойственной ему теплотой, равно как проистекающими из него силами, особыми для каждого из них. И для осуществления всего этого между ними образовалась сеть каналов и протоков, в меру необходимости имеющих большую или меньшую ширину, – так возникли артерии и вены».

В самом деле, придя на четвёртый день, я с удивлением увидел некую тонкую сеть, наполовину скрытую в первородной глине – по ней протекала некая жидкость, нисколько не похожая ни на звериную, ни на человеческую. Голубоватая, как найденный мной камень, густая, как сливки, она передвигалась толчками, и от этого вся поверхность гейзера колыхалась, как студень.

А дальше всё сдвинулось с места очень быстро – плотные оболочки, возникая из той же материи, укрывали шокирующую меня картину, внутри мякоти, судя по всему, образовался становой хребет и рёбра, сморщенное двудольное образование облеклось раковиной черепа. По мере увеличения тела количество глины всё уменьшалось, она как бы прилипала к маленькому телу, словно форма к отливке, и ссыхалась.

Сколько времени это заняло? Во всяком случае, не десять лунных месяцев и даже не два. Однажды, придя на очередное дежурство, я увидел, что среди высохших и разбитых оболочек лежит самый настоящий человеческий ребёнок. Глаза его были закрыты, ротик чуть кривился – и когда я рывком подхватил его на руки, вослед негодующему младенческому воплю из середины чаши ринулась освобождённая от бремени струя воды. Гейзер тоже родился вторично и окатил нас живой, бурливой водой, омывая и крестя обоих: отца и дочь.

Ибо девочка – теперь я видел это совсем ясно – была дочерью лани и в каком-то смысле моей: моё семя и моя кровь, отнятые у меня водой, душа, которую я забрал, но тотчас вернул.

Лань тоже знала. Не успел я выйти на поляну, где паслось всё племя, как она приблизилась ко мне и потянула дитя за ручку наземь, а потом повернулась набок, подставляя набухшие сосцы.

Отчего молоко в них не перегорело, спрашивал я себя? Либо осиротевшая мать кормила других детей, принимая за своё, утраченное, либо мудрость рода подсказала всем ланям, что нужно сохранить ее ради приёмыша и для того подпускать к ней своё потомство? Лес ничего не показывал мне – ни изнутри, ни снаружи.

А потом на землю ринулся сезон дождей и запер меня внутри моего дома.

Нет, я не жалуюсь. Мой Каури позволял мне изредка топить печку – говорил, что это спасает его от замшелости и кстати уничтожает всякую лишнюю труху. Запасы дров я перетащил внутрь пещеры, чтобы не отсырели. Также он щедро делился своей смолой – ну конечно, я узнал его Истинное Имя, которое не выражается в звуках, это знание потрясло меня и прибавило ума настолько, что я ни с кем и никогда не стану им делиться. К тому же ливень вовсе не был таким непроглядным и непрестанным – он позволял мне делать короткие гигиенические вылазки и перебежки. Во время одной я побывал на Поляне Ланей и никого не обнаружил.

«У них есть укрытия – такие глухие места, где дождь только скатывается по плотной листве. Но ты лучше туда не ходи, это их приватность», – услышал я однажды.

Иначе говоря, именно там рождаются у самок ланей новые детёныши, а самцы мужают и отращивают рога для громких брачных игр, что состоятся, едва просохнет земля. И там растёт и пьёт ото всех моё Дитя Всех Матерей, моя чудесная девочка – я не раз представлял себе, какой она будет.

А мысль моя во сне и наяву летела над островком и поднималась на Сумеру, чтобы парить в потоке воздуха вместе с орлами. С горы же был виден весь мир, но какой-то иной, чем тот, что я оставил за своими плечами. Вместо древних городов были гнилые скорлупы, людские поселения прятались в лесах или бугорками шатров покрывали Дикое Поле, непуганые стада оленей и газелей бродили по этим просторам, архары и серны карабкались по горным склонам и преодолевали расщелины. Лев, тигр, бусый волк и снежный барс охотились за дичью, настигая и подстерегая самых слабых – это было нелёгким делом для хищника. Земля моя полнилась и кипела жизнью, и двуногие нисколько не препятствовали этому, занимая пустые ниши, кочуя по окраинам лесов и в сердце влажных степей.

– Только бы они не выдумали города, – говорил я моему Каури.

«Города? Видел я и такое. Нет, когда придёт им время размножиться – пускай возводят крепкие стены и величественные строения. Лишь бы не гадили внутри своих стен и земель».

– Думаешь, это возможно?

– Вполне. Хотя не очень вероятно. Однако и мы стали иными, и они. Новая ойкумена родится из недр старой и некоторое время растёт рядом с ней – пока не наберётся сил и отваги. И опять-таки, дитя…