Ангел Украины - [59]

— Вот список медикаментов, — второй, худой и высокий, закончил писать и протянул листок с рецептом, — здесь неподалеку, метров сто, есть аптечный киоск, сходи, купи все по этому списку и мы тебе незамедлительно поставим капельницу. Сделать это надо немедленно…

— Какой киоск? У меня все вещи, в том числе, и деньги остались в машине. — Не дошло до Миши. — Вы не поняли. Плохо мне. Вколите что-нибудь! Пошевелиться не могу!

— Мы не поняли? — гадливо улыбаясь, переспросил круглый и переглянулся со вторым медиком. — Это ты не понял. Лекарства надо купить.

— Но я же говорю: у меня нет с собой денег, — повторил вконец отупевший от боли Федотов.

— А у нас что, зарплата большая? Или деньги лишние есть? — зло отозвался худой и высокий. — И так одноразовый шприц перевели на тебя, когда кровь брали. Зря, как выяснилось. Без денег и анализы делать не будем.

— Так как же мне…

— А так, — перебил его круглый. — Ты что не понимаешь, что при нашей зарплате мы не можем каждому пациенту лекарства покупать? Мы не Ротшильды и не главврачи. Это аптека, куда тебе выписан рецепт, нашего заведующего поликлиникой, если б у тебя были документы, то может он и пошел бы тебе навстречу — дал в долг…

— Нет. Не даст, это нереально, — резко вступил худой. — С каких дел? Даже просить смысла нет. К тому же, он уже ушел. Его рабочий день закончился. Это мы тут возимся…

— Но, ребята, я же не бомж какой-то. Вы что по мне не видите? Сейчас ребята закончат заплыв и приедут, привезут деньги. Все верну. Я же из Киева, здесь никого не знаю. К кому же мне обратиться? Помогите… — страдальческое лицо Михаила приняло еще и просящее выражение. — Болит, плохо мне…

— Он так и не понял, — хмыкнул круглый и выразительно посмотрел на коллегу. — Мы тебе сочувствуем, но так не делается. Тебе в магазине хлеб без оплаты дадут?

— То же хлеб, — без всякой надежды вяло возразил Михаил. — А вы клятву Гиппократа давали…

— Гиппократа трогать не будем. Без денег разговора не будет. Все. Точка. Да и вообще, уже пять часов, даже десять минут шестого. У нас тоже рабочий день закончился, — подвел черту худой. — Нам пора! Идем, я тебя отведу в палату, покажу койку, сейчас придет дежурная медсестра, поговори с ней. Может она чем поможет…

— Как же, Таня Варапаева поможет… Аж два раза… — уже в спину хмыкнул круглый. — Разбежится…

В коридоре Михаил сделал еще одну попытку выпросить лекарства, пытаясь разжалобить худого врача и убедить в своей платежеспособности, но так же безрезультатно. И эти отчаянные аргументы не возымели никакого действия. Медик был неумолим. Ответ был тот же, непоколебимо жесткий: «У нас зарплата маленькая. Каждому помочь не можем. Здесь больница, а не пункт спонсорской помощи. Аптека недалеко, она, кстати, работает круглосуточно, медсестра покажет и при наличии медикаментов капельницу поставит! Вот кровать, именно ее и занимайте, счастливо оставаться. А наше рабочее время вышло!»

Федотов тяжело вздохнул и оглядел палату. Два больших пыльных окна без тюли, грязно-серые казенные шторы, лампочка под потолком, пять панцирных кроватей, у каждой выкрашенная белой краской тумбочка. Такое было незамысловатое убранство комнаты. Пациентов, кроме него, было еще двое. Мужчина — около сорока и юноша лет пятнадцати-шестнадцати. Федотов поздоровался, мальчик кивнул в ответ, мужчина что-то невнятно буркнул и отвернулся к стене.

Миша четко представил себе, как сейчас растянется на кровати, и боль отступит. И он будет тихонько лежать, осторожно неглубоко дыша, чтобы не разбудить эти тянущие рези и жуткие колики, в ожидании приезда кого-нибудь из товарищей. Он уже положил руку на край постели… и в ужасе отдернул. Простыня была вся мерзко желтая и в каких-то грязных потеках.

— «Именно эту кровать занимайте», — процитировал он худого медика. — Здесь что подыхают на потоке? Специальная кровать? И поэтому они никогда не меняют постельное белье…

Злость и обида на такую несправедливость захлестнула Мишу. Он подошел к другой свободной кровати. Отбросил верблюжье одеяло. Белье было, конечно, несвежим, но по сравнению с тем, что ему предложили, оно сияло ослепительной чистотой. Федотов медленно и осторожно, боясь очередного прострела опоясывающей грудной боли, лег, повозился, пытаясь подобрать минимально белезненное положение телу.

Получалось плохо, лежать тоже было невыносимо больно, такой позы, чтоб болезнь не беспокоила, видимо, просто не было. Миша попытался отвлечь себя размышлениями о чем-нибудь хорошем. О том, о сем, о третьем… Но это оказалось тоже невыполнимой задачей. Хорошие мысли никак не хотели приходить в голову, словно кто-то поставил невидимую преграду. Лезла в нее всякая бредятина: «Это надо же! Угораздило свалиться. На ровном месте. И поухаживать некому. Пять лет в Киеве и все один. Только работа, карьера, спорт. Была бы хоть жена, а то одни амуры какие-то несерьезные. Из близких людей на всем свете одна мать. Безотцовщина, что поделать. Но она далеко, да и не надо ей знать о таком состоянии сына. Толку никакого, чем она поможет? Только переживать будет. И даже позвонить особо некому…»

— Блин, а мобилки-то нет, — внезапно вспомнил он. — Мало того, что некому, а еще и никак. Не с чего звонить! Пойти попросить у кого-то из врачей, пока все не разошлись… — сцена унизительного попрошайничества лекарства еще осталась в памяти, и спортивная гордость победила здравое начало. — Пошли вы все в… и заодно, на…! И вообще, будь что будет! Не буду больше унижаться! Сдохну, так сдохну! Забавно будет! Почил Миша Федотов из-за того, что не вкололи ему какой-то укол. Который, в свою очередь, не вкололи, потому что не было каких-то денег! Ха, ха, ха! Ну и пусть! Вот так и гордись собой, подыхая! К тому же, ничего особо ценного в твоей жизни нет! Дети плакать не будут! И безутешная вдова не будет биться в истерике о крышку гроба. Закопают и всего дел! Был такой и нет его! Через три месяца и не вспомнит никто! Гуд бай, безумный и суетный мир. Может, еще встретимся. Вот только мать жалко…