Ангел страха. Сборник рассказов - [59]

Несколько раз подходил доктор и спрашивал его о чем-то. Но он молчал, напряженно устремив глаза по направлению к окну.

— Я один, — сказал себе Гуляев, и в душу его вошла светлая покорность. — Один. Это надо понять.

Несколько времени он старался это понять.

Один, это значит не надо ничего. Не надо хотеть домой, не надо близких.

И еще чего-то не было надо. Взгляд его упал на образок, освещенный лампадкой. И этого не надо.

Он знаками попросил задуть лампадку. Сиделка долго не понимала и поднесла ему ее к самым губам. Он слабо дунул, и тогда она, удивляясь, погасила ее.

Вот так. И было ясно, что он напрасно мучился, когда звал священника.

Теперь ему казалось, что стены комнаты раздвинулись, и он лежит прямо в бесконечности. Но это почему-то не было страшно. И он удивлялся себе и не понимал.

Дребезжали по-прежнему темные окна, и с громким, предутренним правильным гулом двигались по мостовым тяжелые телеги — и это была бесконечность. Дул ветер. По-прежнему явственно колыхались листья. Он ясно слышал скрип могучих древесных стволов под окнами, и в стекло против его кровати с аккуратными промежутками постукивала какая-то веточка. И это тоже все была бесконечность. Мучительно в далеком и тусклом небе выступали светлыми слезящимися пятнышками звезды. И бежала и бежала кровь. Она была густая, вязкая, противная. И бежала также с правильными перерывами, по временам заполняя рот. Иногда он раскрывал глаза и прислушивался к самому себе. Тогда он слышал, как широко и трудно раздувалась его грудь, хотел сдержать собственное дыхание и не мог, точно его грудь уже работала отдельно от него. И это тоже была бесконечность.

Было странно, что он когда-нибудь и о чем-нибудь мог беспокоиться, когда были бесконечность и одиночество.

Но он всегда обманывал себя. Он хотел от себя скрыть, что есть бесконечность. Когда он был здоров и потом, когда заболел и захотел думать «всерьез», он называл это стремлением к истине. Истина и значит всегда какой-то конец. Найти истину и значит найти дно и конец.

Гуляеву стало опять что-то на мгновение ясно и вместе страшно, что он когда-нибудь искал истину. И он поднялся еще на одну какую-то ступень и точно вырос.

Взгляд его упал на серебряный образок. Он сделал знак его убрать, но сиделка опять не поняла и хотела положить ему его на грудь, но он отстранил его и махнул рукой. Она не поняла и поставила его на прежнее место.

Всю жизнь его преследовал странный кошмар истины. И оттого были дрожь и страх. И оттого был ему нужен Бог. Но Бог это и значит бесконечность. И он только этого не понимал. Когда он был ребенок, он говорил себе: Бог есть седой старик, живущий на небесах: потом подросши стал воображать себе Бога большим и плавающим в бездушном пространстве, а потом, еще позднее, при мысли о Боге испытывал только страх. Его Бог был страх. И так как он не хотел страха, то старался вовсе не думать о Боге, и это значило, что он, хотя признает Бога, но ничего не знает о Нем. А на самом деле всегда была только одна бесконечность и перед нею страх. И это он называл: Бог.

И потому, когда потекла кровь, он испугался и подумал, что теперь должно будет случиться что-то ужасное, и поспешил позвать священника.

Но ничего ужасного не произошло и не могло произойти, потому что с ним произошла и всегда происходила бесконечность.

И это было больше, чем истина и Бог. И потому окончательно пропал страх.

Он глубоко вдохнул и поднялся еще на одну ступень и опять точно вырос.

Теперь он знал, что бесконечность всегда его манила и звала. Шаг за шагом она его опутывала и охватывала своими цепкими кольцами. Это она позвала его из дома, но он сопротивлялся. Он шел и она ласково манила его, чтобы потом вдруг показать суровое и спокойное лицо.

И когда он понял это и для того припомнил всю свою жизнь, то убедился, что оно именно так и было, но он всегда сопротивлялся и не хотел.

И Гуляеву показалось, что он взошел теперь на самую высшую ступень, откуда может спокойно озирать свою жизнь и жизнь других людей.

Теперь он дышал с долгими и тяжелыми перерывами.

Он видел, как к нему подошел дежурный доктор. Нагнувшись, он долго ему что-то говорил и, вслушавшись, Гуляев понял, что он предлагает ему пальцами показать номер телефона. Очевидно, батюшка рассказал ему про знаки, которые он делал ему.

Но Гуляев оставался неподвижен и только внимательно смотрел доктору в лицо.

И теперь он в первый раз видел, что у доктора было озабоченное, страдающее и мыслящее лицо. Он был умный и образованный человек, и в его мозгу было много сложных и тяжелых мыслей. Он смотрел на Гуляева и мучился за него, а Гуляев смотрел на доктора, и ему было, в свою очередь, его жаль. Но сказать он ничего не мог.

Подошла сиделка и тоже наклонилась. И в ее глазах были те же беспокойство, и жалость, и страх. Но и ей он не мог ничего сказать, только перевел на нее взгляд и серьезно на нее глядел, стараясь, чтобы она поняла, что в смерти нет ничего страшного.

Но она не поняла и в смущении отвернулась.

Гуляев начал смотреть на доктора. Но и тот не выдержал и потупился.

Тогда он закрыл глаза и больше не глядел.