Колышко не поехал на постройку. Он снял сюртук и воротничок и развернул хрустящую кальку. Проект молочной фермы все еще не готов. На двух фабриках предстоит экспертиза. На постройке епархиального дома леса с южной стороны грозят падением. Он чувствовал, что характер у него грубеет и начинает портиться.
— Гавриил! — крикнул он. — Гавриил! Где же сегодняшняя почта?
Испуганный Гавриил вошел с пачкой писем и пакетов. В это время прозвонил телефон.
— Нил, это ты?
Говорила Сусанночка.
— Доброе утро, дорогая. Я спешно занят.
Мелькнули в воображении темные, ленивые глаза. Припомнился раздражающий запах вчерашних поцелуев. Но он поспешил заслониться деловым настроением.
— Дорогая, я позвоню тебе сегодня в шесть…
Она сказала скороговоркой:
— Зина сегодня вечером уезжает в театр.
— Я позвоню.
Он сейчас выкинул ее из головы.
— Василий Сергеевич! — позвал Колышко, с раздражением глядя на большой синий конверт с клеймом фабрики братьев Толбузиных.
Помощник вошел, как всегда, нарочно медленно. Этот способ передвижения он избрал для поддержания собственного достоинства. Он имел две серебряные медали, так же как и Колышко. Правда, он не был в академии, но академия дает только марку. Не более. Ему в жизни не повезло. Это вернее. К тому же он пил. Теперь он был уже старик и осужден на вечное помощничество. Вскрыв синий конверт, Колышко, не глядя, сунул его Василию Сергеевичу.
— Съездите осмотреть помещение для котлов.
Гавриил продолжал стоять. Он сказал:
— Вот это письмо подала сейчас одна дама.
— Какая дама?
Он протянул Колышко маленький, узенький серовато-фиолетовый конверт. Запахло духами.
— Не могу знать. В таком лиловом манто. Спросили только: «Господин архитектор Колышко дома?»
Колышко перебил:
— Надо спрашивать от кого.
— Я спрашивал. Они сказали: «Нил Григорьевич знают».
Колышко брезгливо осмотрел письмо. Он не имел никаких сомнительных дамских знакомств. Но почерк был крупный и решительный. Он вскрыл конверт. Помощник отвернулся к окну. Приятно остановили ровные, широкие, густые строки. Большие буквы напоминали маленькие, буква «ж» — перечеркнутое «ш». Повеяло ароматом индивидуальности.
Он прочел:
«Умоляю Вас, умоляю позвонить мне по телефону 2-41-02. Я вчера познакомилась с Вами у Биоргов. Вы, конечно, не заметили меня. Я не выделяюсь ничем. Я не хочу обманывать Вас разными выдуманными предлогами, чтобы после не краснеть. Если уже нужно, я краснею сейчас. Ради Бога, простите. Не подумайте обо мне плохо. Умоляю позвонить.
Вера Николаевна Симсон.
Мой адрес: проезд Никитского бульвара[1], дом 2».
Колышко повертел в руках твердую, как картон, цветную бумажонку, оглядел еще раз конверт, почерк и поднял вопросительный взгляд на помощника.
— Вы ее не знаете? — спросил тот, показав передние два зуба.
Он опустился на кожаное кресло и с видом знатока протянул руку. Колышко неохотно передал ему письмо. Старик водрузил поверх очков пенсне и, откинув голову, прочел. Его старая кожа под редкой бородкой сморщилась от улыбки.
— Гавриил! — строго крикнул он и постучал толстой подошвой.
Вошел Гавриил, вытирая руки о белый передник. Он кончал уборку комнат. В дверь влилась свежесть от выставленного в приемной окна. Гул пробужденных улиц ярко напомнил о весне. Отвратительно и ненормально вскрикивали автомобили. У Гавриила было виноватое лицо.
— Хорошенькая? — строго спросил его Василий Сергеевич.
Он чувствовал большое желание позабавиться. Рукава его пиджака были уже обтянуты коленкоровыми нарукавниками, чтобы не вытирался на обшлагах ворс. Он умел долго и упорно работать, но случай казался ему достойным маленького антракта. Кроме того, он хотел, чтобы у патрона была небольшая, но интересная любовная интрижка. Отчего же, это полирует молодым людям кровь.
Гавриил смешно покраснел. Барин снисходительно делал вид, что не слушает. Это придало ему смелости.
— Она из себя ничего, — сказал он. — Хорошенькая. Вся в лиловом. И шляпка. По всем статьям. Очень даже интересная.
Он улыбался ртом, сохраняя в глазах серьезность. Василий Сергеевич многозначительно посмотрел на Колышко.
— Можешь идти, — сказал он Гавриилу.
Колышко знал, что сам некрасив, и к хорошеньким женщинам, к тому же малоизвестным, относился с осторожностью всех некрасивых мужчин.
Когда Гавриил вышел, Василий Сергеевич набросился на патрона:
— Оставьте! — горячился он. — Это же порядочная женщина. Хотя что из того? Счастье плывет молодым людям прямо в руки. Эх вы! Помилуйте, я же вам говорю, что она порядочная женщина. Вы не имеете права оставить письмо без ответа. Это, простите, хамство, невоспитанность.
Колышко смешило, что он напирал почему-то на свои слова, что она порядочная женщина.
— Именно потому, что она порядочная женщина, — сказал он. — Порядочная женщина заслуживает урока.
Он бросил письмо и конверт в корзину под стол.
— Оставьте! — кричал Василий Сергеевич. — Вы обязаны позвонить. Говорю как честный человек.
— Ну-с, так вы, значит, поедете осматривать котельное помещение, — сказал Колышко, нахмурившись.
Василий Сергеевич постучал себя костяшкой согнутого пальца по лбу. На правах старика он позволял вольности. Потом он с достоинством поднялся и направился к двери, но в дверях остановился и спросил уже обыкновенным голосом:
