Ангел страха. Сборник рассказов - [50]

— Я же всегда говорила, что у нас пропадает коридор! — сказала с азартом Варя.

Они громко заговорили о том, что каждый из них слыхал в тысячный раз. Да, конечно, ведь это он, Гуляев, распланировал эти комнаты, и он ничего не умел распланировать: ни комнат, ни своей, ни чужой жизни. Он старался, как можно лучше, но обманул всех.

И вдруг Гуляеву пришло в голову, что в каждом новом доме всегда почему-то бывает покойник. Конечно, это суеверие, но ему все равно стало страшно, и ложечка, которой он ел бульон, задрожала в его руке, чуть-чуть звякая о чашку…

И ему захотелось тотчас же встать и поскорее уйти из этого дома, который показался ему вдруг какою-то большою чудовищною западнею, которую он нарочно выстроил сам для себя. Уйти, бежать, чтобы хотя умереть где-нибудь в другом месте, только не в этих стенах.

Так, превозмогая страх и отвращение, он сидел несколько мгновений, чувствуя, как руки и лоб покрываются потом.

Но страх и отвращение росли, заглушая голос здравого смысла.

И вдруг увидели, что он как-то странно поднялся из-за стола и сказал:

— Вы извините меня. Мне не хотелось бы нарушить ваш завтрак, но я лучше встану и пойду к себе. Пусть Даша отнесет мою чашку ко мне.

Он приветливо всем улыбнулся и покивал головою.

— Даша, возьмите мою чашку.

— Даша, — вскрикнули все поспешно и предупредительно.

И Даша, застыдившись, взяла и понесла за ним его чашку бульона. Под общим внимательным и осторожным взглядом он, сгорбившись, вышел из комнаты.

IV

— Нет, Даша, чашку вы поставите сюда, — сказал он горничной, когда они пришли в его комнату. — Бульону я не буду пить. Мне от него сегодня что-то плохо. Но вы лучше помогите мне немного одеться. Я хочу выйти на воздух. Понимаете?

Она смотрела на него широко раскрытым, недоумевающим взглядом. В одной руке у нее была тарелка.

— Пойдемте-ка в переднюю. Вот достаньте мой котелок и галоши. Дайте-ка мне котелок сюда. Сильно запылился.

И он собственноручно, взяв щетку, почистил его.

— Вот так. Теперь подайте-ка мне пальто. И никому не говорите, Даша, что я ушел. Слышите, милая Даша, я вас прошу об этом. Никому не говорите, нельзя. Вы скажете, Даша? — продолжал он, понизив голос и невольно оглядываясь. — Но я вас прошу этого не делать. Пусть они себе спокойно завтракают. Их не надо беспокоить…

— Господи, барин, что с вами? — испуганно сказала Даша.

— Ничего, милая Даша, ровно ничего… Но только я вас прошу. Тише, пожалуйста, тише. Это моя к вам просьба, милая Даша. Ивану Кузьмичу передайте мое извинение. Я немного пройдусь по улице… вот туда…

Худой, с землисто-желтым цветом лица, судорожно дышащий он был еще более страшен теперь в котелке и драповом пальто и галошах. И только одни его умоляющие по-детски глаза еще продолжали жить.

— Я боюсь, — сказала Даша. — Меня барыня забранят.

Ему жаль стало горничной, и он в смущении замолчал.

— Ну-к, с вами что случится на улице, — проговорила она и отвернувшись и полузакрыв лицо фартуком, всхлипнула.

Потом вытерла глаза и, вглядевшись в его просящее лицо, точно поняла что-то и сказала точно большая маленькому:

— Ну, идите уж… только, барин, дорогой… Я уж не буду запирать, а через минутку приду сюда… поглядеть за вами.

— Нет, нет, нет, Даша.

Он немного испугался и рассердился.

— Ты запри за мною, как следует. Как запирала всегда. На замок.

И опять было столько униженной и страстной мольбы в его странно живых, беспокойно бегающих глазах, что она опять поколебалась.

— Ох уж и не знаю. Запру коли… через пять минут придете?

— Нет, нет, Даша, немного подольше. Ну, отопри скорее.

— Право, полежали бы лучше, — сказала она в виде последней попытки, поворачивая в двери ключ. — А я бы у вас форточку отворила. Перешли бы пока в гостиную…

Пока он проходил в дверь, торопясь и с усилием перенося ногу через порог и похрустывая кожаными галошами, она, провожая его и слегка поддерживая под локоть, вытирала за его спиною слезы. Она была еще молодая девушка и потому что-то смутно угадывала и, не понимая сама, жалела его особенною своею, чуткою, молодою жалостью.

И он за это сказал ей радостно и из самой глубины сердца:

— Ну, прощай, Даша. Видишь, что значит состариться. Закрывай же поскорее дверь, закрывай. И помни, что обещала.

— Хорошо, — сказала она серьезно.

И ее светлые голубые глазенки в последний раз мелькнули перед ним.

Дверь плотно затворилась. Английский запор щелкнул и зазвенела цепочка. Милая девушка не обманула и «как следует» заперла за ним дверь.

Так простился он навсегда с домом.

…— Я пройду к брату Егору, — обманывал он себя по-прежнему, — там немного посижу…

Но это было неверно.

Опираясь дрожащей рукою о перила крыльца, он осторожно преодолел две ступеньки и, продолжая сохранять на лице улыбку, мелким, забавлявшим его самого, точно чужим шажком пошел вдоль по тротуару, опираясь на палочку и держа неподвижно перед собою лицо. И чем дальше, тем быстрее и увереннее становился его шаг, точно он боялся, что вот-вот сейчас догонят и вернут.

«Но нет, милая девушка не выдаст».

…Теперь он знал уже наверное, что скоро умрет, но это не пугало его. И то, что он ушел из дома, представлялось от этого окончательно необходимым и важным и почему-то находилось в непременной связи с решением всех вопросов.