Ангел страха. Сборник рассказов - [42]

Неестественно надрываясь, она кричала с утра до вечера на своих детей, двух мальчиков, белобрысых, похожих на белых мышат и до крайности плаксивых.

Иногда к этому крику примешивался скрипучий голос древней старушенции, по имени Ефимовны. Она, неизвестно на каких условиях жила на печке, вся белая, сгорбленная, и походила на привидение.

Федоров выпил рюмку водки и закусил.

Слышно было, как Ефимовна кого-то успокаивала за перегородкой.

— Не плачь, милое дитятко… Экой ты какой… все плачешь…

Кто-то безумно всхлипывал и нельзя было понять Петька или Федька; даже голоса у них были одинаковые.

— Не плачь, мило дитятко! Мамаша ведь тебя не со зла, а лукавый ей пошептал в левое ушко.

— А какой он, Ефимовна, лукавый? — спросил неожиданно плакавший.

Федоров усмехнулся.

— Какой? Всякие, мило дитятко, бывают. Обнаковенно какие… с рожками… А бывают и просто так, без рожек, с одними ушками. А то, мило дитятко, и совсем человечий облик принимают… евстество, значит… Только по зраку и видно, что лукавый. Бывают, что и женский облик принимают… красоты неописанной, а зрак нечистый… Ты не плачь, мило дитятко…

— Что за чепуха! — сказал вслух Федоров.

И вдруг он совершенно ясно ощутил, что там, за стеною, свой особенный и прочный мир. И там нет места сомнениям. Бездны заполнены.

Он встал и начал долго ходить.

От вчерашнего разговора остался странный, смутный осадок, точно батюшка коснулся чего-то действительно важного и нужного и вдруг солгал, передернул на самом главном и интересном месте.

Федоров наморщил лоб, но мысли его больше не двигались. Он мог только схватывать чужие мысли. Оттого он и не любил «всей этой философии». Но батюшка умел его поймать.

«Специалист! — думал о нем с смутным уважением Федоров. — Со староверами ездит спорить…»

— Струя… да… струя, конечно… неизвестно почему и зачем, — продолжал он упрямо и тупо размышлять, — и все неизвестно… И небо… да, небо… О небе он никогда не думал, что вот нет у него конца… Как-то глядел на небо и не видел его… и, вообще, ничего не видел…

Слышно было, как за перегородкой вошла хозяйка и заговорила. Голос у нее был лающий, точно у кликуши, и как бы сонный, весь смутный, и давящий, словно она слышала и видела не то, что прочие. И почему-то вспомнилось что к ней вот уж скоро год «как ходит покойник»…

И Федоров вдруг почувствовал, что он сам темный, немного пьяный человек, растерявший свои мысли и что он не может жить без посторонней поддержки.

Инстинктивно ему захотелось постучать в стену, к соседу, учителю городского училища Калинину, который был дома, и слышно было, как возился у рукомойника.

— Эй, соседушка! — крикнул он. — Есть папиросы?

— Есть, — сказал тонкий, бабий голос с странно плачущей ноткой, — возьмите сами…

Федоров вошел в комнату учителя.

— На комоде, — сказал учитель, отвернув от умывальника намыленное толстое лицо и поглядев зверски-вытаращенными глазами.

Федоров взял папиросу и закурил, но ему не хотелось уходить. В комнате учителя казалось уютнее и теплее. Он потрогал струны гитары, висевшей над комодом.

Калинин продолжал умываться, широко расставив ноги.

Федорову хотелось спросить учителя, что он думает о струе.

— Вчера я говорил с одним… философом, — начал он насмешливо.

— С философом? Как это вас угораздило?

Калинин, видимо, искренно удивился и опять повернул лицо.

Федоров обыкновенно говорил о девочках, о картах, о клубе.

— Так, один чудак, — уклонился Федоров от прямого ответа. — Вышел у нас странный спор… между прочим о струе…

— О струе? — переспросил Калинин плачущим голосом и выпрямился, и нельзя было разобрать, удивляется он или смеется над Федоровым. — Объяснитесь яснее.

Он взял полотенце и начал вытирать широкое, прыщеватое лицо, со внимательностью разглядывая то полотенце, то говорившего.

— Собственно, о струе вышло не прямо, — продолжал Федоров. — Заговорили мы о чудесах и о библии… о неопалимой купине…

— Вероятно, по лишней банке поставили? — допытывался Калинин плачущим голосом.

— Постойте… оставьте… Вот это лицо и говорит: вы не можете доказать, что купины не было, потому что вы ничего не можете доказать и объяснить, а, значит, вы должны все принять.

Федоров вопросительно-победоносно посмотрел на учителя.

— Весь мир есть как бы чудо, потому что нам неизвестно, из чего и как он возник… Вот что говорит это лицо… Значит, все построено на вере.

— Что вы врете? — сказал с явным раздражением Калинин.

Ему не нравилось, что Федоров философствует. Это было не его дело.

— Все-таки любопытная мысль.

— Послушайте, — сказал Калинин, несколько перегнувшись назад и значительно глядя на Федорова сверху вниз. — С этими вопросами надо быть осторожнее… Я должен предупредить вас…

Федоров обидчиво усмехнулся одним углом рта. Глаза его враждебно загорелись.

— Эти вопросы… — продолжал поучать Калинин. — Фу! Фу!

Он внезапно повел носом.

— Опять постное масло… Должно быть, опять у них блины… Уморит она меня постными блинами…

Калинин подошел к комоду и вынул завернутый в тряпицу одеколон.

— Без вас вчера нас опять хозяйка напугала…

Держа пузырек с одеколоном в левой руке, он смачивал им полотенце и растирал лицо, растягивая кожу и мешая себе говорить.