Ангел, летящий на велосипеде - [6]
Внимание к мелочам было присуще и Лютику. Правда, ее занимали не явления знаменитостей, а явления природы. Тут всегда для нее находилось что-то важное: то - дождь, то - тени, то - шаги в тишине.
А для Арсения Федоровича все одно. Что солнце - сегодняшнее, что - вчерашнее. Что - снег медленными хлопьями, что - мелкий и частый. Бликов для него не существовало вовсе, а была только вода.
С точки зрения мужа, самое главное происходило днем, когда пополнялось его собрание, поклонники грелись в лучах чужой славы… Что касается жены, то она, напротив, любила вечера.
Даже за тетрадку Лютик садилась поближе к ночи. Следовательно, стихи для нее тоже были любовью и тайной. Но разве мужу это объяснишь? В поэзии он разбирается так же мало, как и в любви.
Конечно, дело не в его коллекции и не в ее сочинениях. Существуют мотивы куда более важные и значительные. именно в них ей виделась причина всего.
«Дня через три, когда окончился ремонт у А.Ф., - так завершается первая часть ее записок, - я переехала к нему. В первый вечер он заявил, что явится ко мне как грозный муж. и действительно, явился. Я плакала от разочарования и отвращения и с ужасом думала: неужели то же происходит между всеми людьми? Я чувствовала себя такой одинокой в моей маленькой комнатке; А.Ф. благоразумно удалился».
После обмена колкостями с Гумилевым Арсений Федорович не отчаялся, а раскинул сети в другом месте. Теперь его интересовал композитор Глазунов.
Его новый герой не принадлежал к числу тех, кто «из-за пояса рвет пистолет». Все-таки это был человек при должности и положении. Как-никак, воспитатель молодежи, ректор Петроградской консерватории.
Как и подобает победным реляциям, записи о Глазунове были лаконичными, интонация - нейтральной. Сначала - крупными буквами: «Глазунов Александр Константинович», а затем - более мелкими: «Во время антракта в филармонии имел удовольствие угощать его сигаретами».
Как известно, поэзия - это добыча радия. У собирателя тоже были и своя шахта, и свои уходы в забой. и часы замороченности от всего этого, и минуты просветления. Он вдруг спохватывался: а не хватит ли быть мальчиком на побегушках? не пора ли создать нечто самостоятельное?
В какой-то момент Арсений Федорович остыл к этим записям, коротким, как японские хокку. Он начал размышлять о том, как из коллекции мух, соответственно ее расширив и дополнив, можно сделать слона.
Работа над романом «Последние» началась одновременно с судебным процессом. Вдруг все неожиданно совпало: и рождение первенца, и этот роман, и процесс. Столь несхожие события выстраивались в цепочку: если бы не появление на свет сына Арсения - не было бы ни этой пухлой рукописи, ни, тем паче, суда.
Хотя роман назывался пространно-философски, а тяжба - канцелярски-сухо, тут существовало нечто общее. Разными - художественными и совсем не художественными - средствами Арсений Федорович отстаивал свои права.
Конечно, непросто вести тяжбу и писать прозу. Из-за этого он все никак не мог добиться чистоты жанра. Выходили какие-то гремучие смеси, вроде посвящения «гражданке В.» Бросающееся в глаза сходство с исковым заявлением явно портило эти стихи.
Впрочем, сначала о судилище, имевшем место не на бумаге, а в здании бывшей Полицейской управы, на Фонтанке, 16.
Все события последних месяцев прямо вели в обшарпанную комнату Губсовнарсуда с рядами длинных деревянных скамей.
Каждый адвокат - в чем-то режиссер. А Наталья Николаевна Евреинова, адвокат Арсения Федоровича, еще и сестра знаменитого режиссера. Ощущение театра у нее в крови.
Так же, как и ее брат, Наталья Николаевна любила приукрасить, выдать желаемое за действительное. Эти качества наиважнейшие не только на сцене, но и в суде.
У адепта театральности свои представления о правде, а у адвокатши - свои.
Если брат признавал только громкоголосое, с первого взгляда похожее на театр, то сестра ценила обман в формах неярких, не привлекающих к себе внимания.
Не раз и не пять Наталья Николаевна вклинивалась со своим «Не верю!» в ход судебного разбирательства. Делала она это так истово, словно состояла в родстве не с Евреиновым, а со Станиславским.
«Она кричала, - рассказывает Лютик: - «Посмотрите на нее, на эти крашеные волосы, на эту актерскую физиономию, на эти шелковые чулки!» При ее упоминании о волосах я демонстративно сняла шляпу, и вся зала видела, к ее стыду, что волосы у меня вовсе не крашены…»
Конечно, эта сцена выглядела бы менее комично, если бы Наталья Николаевна не грассировала и не ходила вразвалочку. К тому же, по слухам, мужчинам она предпочитала женщин.
«Почему Вы картавите?», - однажды спросил у нее сын Лютика. Очень уж ему хотелось, чтобы та перестала притворяться и заговорила своим голосом.
Александр Семенович Ласкин родился в 1955 году. Историк, прозаик, доктор культурологии, профессор Санкт-Петербургского университета культуры и искусств. Член СП. Автор девяти книг, в том числе: “Ангел, летящий на велосипеде” (СПб., 2002), “Долгое путешествие с Дягилевыми” (Екатеринбург, 2003), “Гоголь-моголь” (М., 2006), “Время, назад!” (М., 2008). Печатался в журналах “Звезда”, “Нева”, “Ballet Review”, “Петербургский театральный журнал”, “Балтийские сезоны” и др. Автор сценария документального фильма “Новый год в конце века” (“Ленфильм”, 2000)
Петербургский писатель и ученый Александр Ласкин предлагает свой взгляд на Петербург-Ленинград двадцатого столетия – история (в том числе, и история культуры) прошлого века открывается ему через судьбу казалась бы рядовой петербурженки Зои Борисовны Томашевской (1922–2010). Ее биография буквально переполнена удивительными событиями. Это была необычайно насыщенная жизнь – впрочем, какой еще может быть жизнь рядом с Ахматовой, Зощенко и Бродским?
Около пятидесяти лет петербургский прозаик, драматург, сценарист Семен Ласкин (1930–2005) вел дневник. Двадцать четыре тетради вместили в себя огромное количество лиц и событий. Есть здесь «сквозные» герои, проходящие почти через все записи, – В. Аксенов, Г. Гор, И. Авербах, Д. Гранин, а есть встречи, не имевшие продолжения, но запомнившиеся навсегда, – с А. Ахматовой, И. Эренбургом, В. Кавериным. Всю жизнь Ласкин увлекался живописью, и рассказы о дружбе с петербургскими художниками А. Самохваловым, П. Кондратьевым, Р. Фрумаком, И. Зисманом образуют здесь отдельный сюжет.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.