Анекдоты о императоре Павле Первом, самодержце Всероссийском - [7]

(Оттуда же)

Особенная милость императора Павла Первого, оказанная им одному рядовому солдату

Император, преобразовав армию как в одежде, так и в дисциплине, по кончине августейшей матери своей, производил в Петербурге в своем присутствии частые учения и смотры. В одно из таковых учений в лагере при Павловске, в 1798 году в августе месяце, случилось с одним артиллеристом, что во время пальбы из пушек оторвало ему обе руки. Павел Первый лишь только уведомился о сем несчастье, как поспешил к тому артиллеристу, ободрял его, со свойственною ему любовью к подданным и отеческим видом, не отчаиваться. Но в какое удивление приведен был император, когда сверх чаяния своего услышал, что несчастный, не теряя бодрости духа, сказал: «Хотя и никогда я (по недавнему его выступлению в службу) не бывал в сражениях, но за вас, милосердый государь наш, с радостью подвергнулся бы не довольно такому несчастью, но и рад бы пожертвовать и самою жизнью моею!»

При сих словах государь пожаловал ему 200 червонных и притом отдал приказ: «Производить ему по 100 рублей на месяц до излечения; и когда избавится от ран, тогда доложить его императорскому величеству», для продолжения к сему несчастному милостей, которые и действительно продолжались почти по самую кончину государя.

(От поручика гвардии Степана Петровича Вирло)

Чистосердечная признательность императора Павла Первого к невинно страждущим

Оставляю до следующей части говорить о том, почему я дал такое название сему анекдоту. В доказательство выпишем[19] происшествие, случившееся с славным господином Коцебу в царствование императора Павла Первого.

«Долго ждали мы в передней, — говорит он. — Государь поехал верхом прогуливаться, но наконец он приехал. Граф Пален пошел к нему с бумагою, пробыл довольно долго; вышед, мимоходом сказал мне: «Приходите ко мне в два часа…»

И так я поехал домой и удостоверен был, что я чрез то едва ли приобрету благоволение государя. Едва я пробыл с полчаса дома, как придворный лакей вбежал в мою комнату и сказал, чтоб я сей час был к государю. Я спешил, сколько мог.

Вошед в государев кабинет, где кроме его был только граф Пален, встал он со стула своего, выступил на шаг ко мне и, поклонясь, сказал неизъяснимо привлекательным тоном: «Господин Коцебу! Я должен помириться с вами».

Меня крайне растрогал неожидаемый такой прием. Какую волшебную силу имеют государи! Милость! Все прошедшее истребилось из сердца моего.

По обряду хотел я, став на колени, поцеловать руку у государя; но он ласково поднял меня, поцеловал меня в лоб и продолжал чисто по-немецки: «Вам довольно известны политические обстоятельства. Я желаю, чтоб это (у него в руках была бумага) помещено было в гамбургские и другие газеты».

Потом взял он меня снисходительно за руку, подвел к окну и прочел по-французски собственноручно писанную бумагу.

При конце он сам от всего сердца засмеялся — и я обязан был смеяться.

«Чему вы смеялись?» — спросил он меня два раза наскоро, все еще сам смеясь.

«Тому, что ваше величество так хорошо обо всем ведаете», — отвечал я.

«Вот, вот! — сказал он, подавая мне бумагу. — Переведите это. Оставьте у себя подлинник, а мне возвратите копию».

Я пошел и стал переводить. В два часа пополудни я опять поехал во дворец, и граф Кутайсов доложил обо мне государю. Меня тотчас впустили, и теперь нашел я его одного.

«Садитесь», — сказал он очень ласково. Из благоговения я не тотчас повиновался. «Нет, нет, садитесь!» — повторил он несколько важно. И так я взял стул и сел против него у письменного стола.

Он взял французский подлинник: «Прочтите». Я читал не скоро и взглядывал иногда через бумагу. Он делал головою знак одобрения; потом благодарил меня ласково и сердечно за такой малый труд и отпустил истинно растроганного и восхищенного снисходительным его обращением. Когда только бывал кто близок к нему, тот подтвердит, что он умел чрезвычайно пленять и трудно, да почти и невозможно было не быть к нему приверженным.

Мне подарил он через два дня после того табакерку, осыпанную бриллиантами, ценою около двух тысяч рублей. Верно, никогда не заплачен был щедрее перевод слово в слово двадцати строк!

Императрице сказывал он, что познакомился со мною. «Он теперь из лучших моих подданных!»[20] — сказал он. Я это знаю от человека, при том бывшего.

Были люди, которые осуждали меня, что я не воспользовался прекрасным случаем просить государя о новых щедротах. Правда, он сам как будто ожидал такой просьбы, снисходительно милостивый взор его как будто ободрял меня к тому; но чувство мое не позволяло того, и, может быть, никогда не буду жалеть о том, что тут потерял.

Зато не выиграл ли я с другой стороны неоцененное благо: спокойствие, которое так долго было чуждо сердцу моему? Ибо теперь, когда я сам говорил с государем и видел открытым благородное сердце его, то исчез весь мой страх; я теперь его более любил, нежели боялся, и был удостоверен, как и поныне еще, что откровенность, прямые поступки, без низости, без потупления глаз, всегда ему приятны были. Должно только угождать небольшим его особенностям; а как это легко было!