Анекдоты о императоре Павле Первом, самодержце Всероссийском - [2]

Но впадающие в преступление неумышленно или по стечению каких-либо обстоятельств всегда находили в нем отца.

В сомнительных делах страшился он оскорбить судимого и в таких случаях, как я от многих слышал верных людей, нередко, подобно великому прадеду своему, говаривал, что лучше десятерых винных простить, нежели одного невинного оскорбить.

Он знал, что добродетель есть мать умеренности и что она есть стража при дверях дома, дабы запереть вход толпе пороков. Неприятель праздности: жизнь строгая и заботливая утверждает непрестанно крепость души его.

Правосудие сего примерного императора было ко всем равное, без наималейшего послабления и лицезрения.

Разобрать заблуждение и неправду, которые нередко бывают затмеваемы судебным порядком; разрушить мрак, коим правда сама собою окружена и которым злость человеческая еще, так сказать, ее покрывает; выводить большие доводы, не пренебрегая и самыми малыми; дополнять рассуждением иногда медленное испытание; очистить производство дел от ябеды; соединить повсюду глубокое рассуждение с приятным красноречием; располагать весы правосудия так, чтобы движением оных истина превышала неправду, — таковы-то суть подвиги правосудного государя, и которые всегда были главными предметами Павла Первого!

Храм правосудия, который издавна приобык внимать знаменитым царям, носящим на себе сию почтенную и многотрудную должность, с каким восторгом внимал гласу вшедшего в первый раз в него сего монарха!

В предприятиях его никакая трудность не могла его удержать. Средства, самые чрезвычайные, самые скорые и самые отважнейшие были те, которые он почитал к скорому произведению своих намерений, причем деятельность его как бы умножала его некоторым образом и делала повсюду присутствующим; самые обширные намерения никогда не устрашали Павла Первого. Он следовал им с необычайною твердостью, которая отнимала все, что ни казалось в них сперва химерическим.

Смелость его ума, страсть к славе и чрезвычайным делам заставили его предпринять и совершить все то, что мы знаем из его истории.

Народ столько был привержен к нему и так об нем думал, что ревностный и по всей справедливости великий дух его сравнивал с духом мудрости Петра Великого, который в самом деле, как казалось, руководствовал общему течению всех дел Павла Первого.

Он имел такую гибкость духа и столь твердое внимание, что употреблял руку к письму, ухо к слушанию и голос к сказыванию, и в одно время умел следовать трем разным идеям без запинания или ошибки.

Как император во всех частях государственного правления благоучрежденной и твердо основанной империи и как повелитель многочисленных, храбрых и беспримерно победоносных армий Павел Первый всегда стремился к великим делам и крайне пристрастен был к славе воинской, прилично сану и могуществу своему.

Конечно бы, другой государь не с такою решительностью вступил в союз с другими державами и не так бы скоро послал войска свои на столь отдаленный край Европы сражаться с таким народом, каковы французы, если бы не имел такой надежды на войско и на народ свой, какую имел Павел Первый.

Император согласился на предложения дворов венского и лондонского. Он заключил с четырьмя разными державами оборонительный союз. Он подал руку султану Селиму Третьему, и луна, показалось, по единому его мановению с крестом соединилась.

«Я решился, — пишет император к фельдмаршалу графу Суворову, — послать вас в Италию на помощь его величеству императору и государю, союзнику и брату моему.

Суворову не нужны ни триумфы, ни лавры; но Отечеству нужен Суворов. Желания мои сходны с желаниями Франца II, который, поручая вам верховную власть над своею армиею, просит вас принять это достоинство.

Итак, от Суворова зависит исполнить обеты Отечества и желания Франца II».

Все сие не служит ли доказательством тому, что государь сей имел дух бодрый, воинственный и притом необычайно скорый, предприимчивость, основанную на добродетели и надежде?

Благодарность Павлова и награда за заслуги достойны всякого удивления.

Редкий из владык земных может равняться с ним в его щедрости. Если таланты изъясняются сравнением, то Павел Первый в сей добродетели подобен Марку Аврелию и Титу, римским императорам.

Он никогда не забывал заслуг, от кого оные ни были оказаны, от благородного или низкого происхождения человека. Он почитал в сих случаях одно дарование сердца, а не породу и признательностью свою оказывал к таковым при всяком случае на словах и на письме.

В доказательство сему, а более какую имел он способность изъяснять в письме все то, что чувствовал, помещаю здесь не многим, может быть, известный рескрипт[1] его к фельдмаршалу Суворову за победы и завоевание Италии, при посылке сему герою осыпанной бриллиантами табакерки с своим портретом.

«Портрет мой, — пишет государь, — свидетельствует всему свету благорасположение и признательность государя к великим делам подданного. Вы ознаменовали славою мое царствование».

И другой к тому ж фельдмаршалу, когда воззвал его на достоинство генералиссимуса всех войск своих:

«Побеждая всюду врагов Отечества, недоставало вам еще одного рода славы, преодолеть и самую природу; но вы и над нею одержали ныне верх. Поразив еще раз злодеев веры, попрали вместе с ними козни сообщников их, злобою и завистью противу вас вооруженных. Ныне награждаю вас, по мере признательности моей, и, ставя на вышнюю степень, чести и геройству предоставленную, уверен, что возвожу на оную знаменитейшего полководца сего и будущих веков».