Мой правый глаз залепляет синим светом, а барабанная перепонка едва не лопается от оглушительного писка. Поспешно вынимаю спичку из-за уха.
— Стоять! — рычит Вадим. — Никуда не пойдешь!
Спичка пищит и мигает.
— Справедливость должна быть на свете? — угрожающе надвигается он на меня. Видимо, это его последний и главный козырь.
— Нет, — говорю я и ухожу, оставив собеседника в состоянии остолбенения.
* * *
Настроение — ни к черту. Машинально выполняю все повеления Мымры, а сам угрюмо думаю о своем.
Справедливость… Что это такое, я в полной мере осознал года четыре назад, когда мы с Танькой поздним январским вечером возвращались из гостей. Надралась она тогда основательно, да и я, признаться, лишнего принял. По дороге стала нарочно падать в сугробы, откуда мне ее каждый раз приходилось извлекать. В конце концов лопнуло мое терпение, и я высказал раскинувшейся в снегу супруге все, что о ней думаю.
В этот самый миг возникли из январской мглы двое: рослый паренек и хрупкая девчушка. Наверное, подумали: это я Таньку в сугроб толкнул.
— Вы что делаете с женщиной?!
— Домой веду! — огрызнулся я.
Они кинулись к Татьяне и о чем-то ее спросили. Не знаю, что она им сказала, но мне тут же был отвешен вполне профессиональный крюк справа в челюсть. Должно быть, спортсмен был парнишка. Меня повело, заснеженный тротуар вывернулся из-под ног, далее снизу приплыл удар ботинком в рыло — и опрокинул навзничь.
А потом произошло главное. Хрупкая девчушка склонилась ко мне и отчаянно-звонким голосом прокричала прямо в ухо:
— Подонок! Подонок! Таких, как ты, убивать мало!
И они ушли, правые, гордые собой, уверенные в том, что совершили добрый поступок. Добро должно быть с кулаками. А я кое-как пере кантовался на карачки, очумело приложил пригоршню снега к разбитой вдрызг морде и, делать нечего, вновь принялся поднимать из сугроба невменяемую Таньку.
И это еще не все. Услышав от меня утром, что случилось, она перестала со мной разговаривать. Посудите сами: вчерашнее из памяти выпало, но, раз за нее вступились добрые люди, значит, ее муж и впрямь подонок.
Тогда-то мне и открылось, что представляет собой справедливость в чистом виде. Она именно такая и другой не бывает…
Удрученный неприятным воспоминанием, я не сразу обратил внимание на то, что от Мымры перестали поступать приказы. Мымра бурлила, но медленнее обычного и вроде, бы неуверенно. Попытался вникнуть, подстроиться — ничего не вышло. Страх, правда, чувствовался, но какой-то иной, незнакомый, а вот ненависти я вообще не уловил. Мало того, померещилось, будто в бессмысленном колыхании лиан сквозили жалость и растерянность.
И тут, совершенно некстати, возник Обмылок.
— Свободен, — коротко сообщил наладчик.
— Как?
— Как Куба. Хорош пахать. Два дня профилактики.
Надеюсь, в виду имелись два местных дня. Земной день, напоминаю, раза в три длиннее.
— А в чем дело?
— Люди жалуются, — молвил он свысока и сгинул.
Я обернулся. Шагах в десяти стоял и победно глядел на меня трудяга Вадим.
— Ну ты гад! — подивился я. — Наладчику стукнул?
— Стукнул! — с вызовом ответил он мне. — А что же, стоять смотреть, как ты себя в гроб вгоняешь?
— Стоять и смотреть! — подтвердил я.
Снова повернулся к Мымре, но той уже не было.
* * *
Черт бы их побрал, Обмылка с Вадимом! Никогда уже, наверное, не избавлюсь от ощущения, что они, гады, сорвали мне контакт. Чего я только потом ни делал: восстанавливал в памяти эту историю, как мне морду набили, вспоминал еще более душещипательные подробности нелегкой моей биографии — бесполезно. Мымра замкнулась. Если вообще раскрывалась. Вполне возможно, померещились мне и жалость ее, и растерянность. Усталый был, невыспавшийся, вздернутый — вот и померещились.
По-моему, припадки отчаяния у нас, андроидов, приключаются здесь строго по очереди. Сначала Валерия, потом, как ни странно, Алексей. Кто бы мог предположить… Насмешливый, выдержанный, всезнающий — и надо же! — нервный срыв. Ей-богу, со взбрыками Леры было проще: характер легкий, переменчивый, разрыдается — рассмеется, а вот у Лёхи — сухая истерика. Если хотите, истерика мысли. Самая страшная из истерик…
Мне повезло наткнуться на него первым. Напоминаю: по милости стукача Вадима я пребывал на профилактике, проще говоря, сачковал. Поначалу хотел плюнуть втихомолку на распоряжение наладчика и, выждав время, вернуться к Мымре (не по долгу службы, а в частном, так сказать, порядке), но та, кажется, исчезла надолго. Раздосадованный, побрел по окрестности, утешаясь акварелями родимой мути и подвижной графикой страшилок. Брел-брел и набрел на Лёху.
Ксенофоб сидел на краю своего рабочего пятачка, причем сидел как-то странно. Это не было позой отдыхающего человека (да и кому бы пришло в голову отдыхать на плацу!), скорее казалось, будто Алексей, внезапно обессилев, опустился наземь, а встать уже не смог. Лохматого на пятачке не наблюдалось. Я приблизился, но сидящий даже глаз не поднял. И что-то в нем было не так. Присутствовала в его облике некая жуткая, пока еще неуловимая подробность.
— Ты чего? — испуганно спросил я.
— Жду, — глухо ответил он.
— Чего ты ждешь?
