Андрей Сахаров - [28]

⁵⁴ Gamow G. Му world line. NY, 1970. Р. 94.

Глава четвертая.

Тридцать седьмой год

³⁵ Левин М. Л. Прогулки с Пушкиным // Он между нами жил… Воспоминания о Сахарове. М., 1996. С. 348–349; Михаил Львович Левин. Жизнь, воспоминания, творчество. Нижний Новгород, 1995. С. 379–410.

⁵⁶ Левин М. Л. Прогулки с Пушкиным. С. 350.

⁵⁷ Здесь и далее цитируется «Стенограмма собрания актива ФИАН СССР 17 и 20 апреля 1937 г.» [Архив РАН. Ф. 2. Оп. 2а. Д. 1937-70].

⁵⁸ Горелик Г. Е. Советская жизнь Льва Ландау. М., 2008.

⁵⁹ Фейнберг Е. Л. Вавилов и вавиловский ФИАН. — В кн.: Фейнберг Е. Л. Эпоха и личность. Физики. Очерки и воспоминания. М., 2003.

⁶⁰ Чуковская Л. К. Записки об Анне Ахматовой. Т. 1. М., 1997. С. 11.

⁶¹ Болотовский Б. М. Школа Тамма // Воспоминания о И. Е. Тамме. 1995. С. 71–72.

⁶² Белл Л. Н. Интервью 30 августа 1994 года.

⁶³ Солженицын А. И. Публицистика. Т. 1. Ярославль, Верхне-Волжское издательство, 1995. С. 96; Самойлов Д. С. Памятные записки. М., 1995. С. 136, 141.

⁶⁴ Шапиро С. М. Интервью 30 сентября 1992 года.

⁶⁵ Белл Л. Н. Принцип несоответствия // Он между нами жил… Воспоминания о Сахарове.

Часть вторая ЭНЕРГИЯ ЯДЕРНАЯ И ТЕРМОЯДЕРНАЯ

Глава первая МОРАЛЬНАЯ ПОДОПЛЕКА ЯДЕРНОГО ПРОЕКТА

За всеми обсуждениями советской ядерной истории маячит простой и жесткий вопрос: как же они могли делать смертоносное ядерное оружие для диктатора и без того смертоносного?! «Они» — это российские ученые, которыми гордился Советский Союз. Многими из них гордится мировая наука, и по меньшей мере несколькими может гордиться все человечество. Если бы не супербомба для Сталина…

История ядерного оружия — это беспрецедентное скрещение чистой науки, «грязной» технологии и государственной политики — и чистой, и грязной. Имеет ли мораль какое-то отношение к этой истории? Или все советские физики проявляли безнравственность, соглашаясь не только жить в сталинском государстве, но и работать ради его могущества и превосходства над остальным миром?

Только понимая моральную подоплеку их согласия, можно понять по-настоящему советский ядерный проект, а тем самым и мировую историю, поскольку советская ядерная мощь в течение четырех десятилетий во многом определяла судьбы мира.

Корни советского ядерного проекта уходят в довоенное десятилетие, когда в ядерной физике работали три основных института, соперничая за ресурсы, источник которых был один — советское правительство. Это Радиевый институт Владимира Вернадского, Физико-технический институт Абрама Иоффе и юный Физический институт Академии наук, ФИАН, которым руководил Сергей Вавилов, опираясь на школу Леонида Мандельштама.

Все эти ученые не были специалистами в ядерной физике, однако именно их сотрудникам обязаны главные достижения советского ядерного проекта. Ученики Вернадского отвечали за радиохимию, попросту говоря, за производство ядерного горючего. Выпускники школы Иоффе создали ядерный реактор и атомную бомбу. И, наконец, в школе Мандельштама открылся российский путь к термоядерной энергии.

Три эти «ученых рода» объединялись одним делом и единым сословием. А их различия идут во многом от родоначальников, в которых воплотились три разные философии науки. Схематично можно сказать, что Вернадский считал силу науки больше всех других общественных сил, Иоффе в государственной советской идеологии видел воплощение науки, а для Мандельштама наука и социальная идеология были двумя разными мирами.

Прагматизм Иоффе

Иоффе значился единственным отцом-основателем советской ядерной физики согласно официальной истории. Сам он не раз громко заявлял о своей приверженности диалектическому материализму — государственной философии науки, известной под именем «диамат». Физик-экспериментатор-администратор Иоффе с готовностью использовал «диаматерный» язык, чтобы защищать то, что он считал подлинной наукой. У него легко поворачивался язык, чтобы повторять казенные мудрости и славить советских вождей. Вот только один пример его риторики послесталинского времени (1955), когда страх за язык уже не тянул:

«Наша партия снабдила молодого ученого верным компасом — философией диалектического материализма. <…> Наша страна, идя впереди передового человечества, осуществляет высшую форму социальной жизни — коммунизм. Каждый мыслящий человек, а ученый должен быть и мыслителем, должен стремиться к тому, чтобы его работа вносила бы свой вклад в строительство коммунизма»¹.

Способность к столь благонамеренной фразеологии помогала Иоффе добывать у правительства ресурсы для развития своей физической школы. Он с удовольствием брал к себе талантливую молодежь: «Одно время нас называли иронически «детским домом»². «Дети» присвоили ему титул «папы Иоффе», но учить их он мог, по существу, только восторгу перед мощью науки и некоему спортивно-научному азарту. Молодые таланты, как водится, не нуждались в наставниках, легко недооценивали отеческую заботу и без скидок на «отцовство» относились к научным промахам Иоффе — результатам того самого азарта. Последнее означало, что школа Иоффе учила и честному отношению к науке.

Для роста советской физики Иоффе сделал больше, чем кто-либо иной. Если сравнивать с другими науками, то лишь Николай Вавилов — брат Сергея Вавилова — сделал для советской биологии так же много. Об этом в 1948 году напомнил видный британский физиолог Генри Дэйл: «В 1942 году Лондонское Королевское общество избрало Николая Ивановича Вавилова в число своих 50 иностранных членов. При поддержке и поощрении Ленина он имел возможность, будучи первым директором Института генетики имени Ленина, положить начало и способствовать дальнейшему быстрому росту участия исследователей СССР во всемирном прогрессе генетики, который последовал за признанием открытий Менделя. Его использование этих возможностей рассматривалось как приносящее большую пользу сельскому хозяйству СССР. Мы хотели почтить эти заслуги как большой вклад в мировую науку. Однако в Британии стало известно уже в 1942 году, что Н. И. Вавилов каким-то образом впал в немилость тех, кто пришел после Ленина, хотя причина этому оставалась неизвестной»