Андрей Первозванный. Опыт небиографического жизнеописания - [7]

— А есть ли какое-нибудь разумное объяснение столь яростному обличительному пафосу Фотия, кроме того, что книга действительно ужасна? — поинтересовался Фоменко.

— Конечно. То есть мы можем лишь догадываться. Всё дело, как водится, в политике. Фотию, похоже, не нравилось, что в «Деяниях Андрея» ничего не говорилось о том, что Андрей Первозванный поставил первого епископа Византия — будущего Константинополя, а для Фотия это уже значило вот что: не только первый Рим, но и второй мог похвалиться апостольским преемством. В период особенно острого конфликта между папским и патриаршим престолами предание об Андрее Первозванном должно было служить Фотию мощным идеологическим оружием. Именно в девятом веке появляются новые, уже хорошо до нас дошедшие, версии жития апостола, а неудобные «Деяния», несомненно, куда более древние, предаются забвению. Возможно, их византийские рукописи сознательно уничтожались, по крайней мере не переписывались. Только вряд ли Фотий уничтожил тот экземпляр, который был в его распоряжении. Он, конечно, сохранился в Патриаршей библиотеке, и не исключено, что пережил нашествие крестоносцев, а затем… Затем одна надежда — что он сохранился в том книжном собрании, что вывез в Рим в 1462 году Фома Палеолог, брат последнего византийского императора. Кстати, прихватив с собой из Патр честную главу и некий крест, якобы апостола Андрея. Вроде бы в приданое его дочери Софьи вошли эти книги и оказались потом с нею в Москве, а если ещё и библиотека Ивана Грозного чудом уцелела…

— И опять вы к этой библиотеке!.. — начал было возмущаться Фоменко, но отец Ампелий его одёрнул:

— Ладно-ладно, Григорий. На Государственную рукописную библиотеку — или как там вы её сейчас зовёте? — у меня надежд куда больше. Пойдёмте в дом, на трапезу, там нас уже заждались.

Учёная беседа продолжилась и за обедом. Отец Ампелий вступил в спор с настоятелем, доказывавшим первичность Евангелия от Матфея по отношению к Евангелию от Марка, но не долго упорствовал. Кроме того, московские отцы расспрашивали афонского о жизни в Симонопетрском монастыре, где тот подвизался. Оказалось, что ежедневное, кроме праздников, занятие наукой было включено в монашеское правило отца Ампелия, который оказался знаком со всем цветом западной библеистики, патрологии, литургики, агиографии, лингвистики и археологии. Таких необычных гостей в N-ckom приходе, пожалуй, ещё не бывало.

4. «С ПРИЧАЛА РЫБАЧИЛ АПОСТОЛ АНДРЕЙ…»

Сразу после трапезы Григорию поручили довезти отца Андрея до метро, остальным же можно было продолжать общение с афонским гостем. На прощание он сказал Григорию, чтобы тот обратил пристальное внимание на все противоречивые и странные места в житиях апостола Андрея, особенно в славянской традиции, и что он, отец Ампелий, пока в Москве, с ним ещё непременно свяжется и сообщит нечто чрезвычайно важное.

Когда же тронулись в путь, отец Андрей осенил крестным знамением убегающую под колёса автомобиля дорогу и первым делом заговорил об отце Ампелии:

— Мне, конечно, очень лестно, что пришлось пообщаться с таким маститым учёным, как этот ваш афонский старец, только не показалось ли тебе, Гриша, что он надо мной всё время как бы подтрунивал?

— Ничуть, отче. Твоя проповедь ему очень даже пришлась по вкусу, в особенности начало.

— Будь он грек, то всё с ним было бы понятно: себе на уме — как оно и положено греку. А ведь он не пойми откуда на Афоне взялся, из какой страны туда прибыл — не говорит. Какой хоть фамилией он свои статьи подписывает?

— Не фамилией, а монашеским прозвищем — Ампелий Симонопетрйт. Фамилии его, кажется, никто не знает. Но просто кладезь премудрости — такой, что и все чудачества ему простить можно. Пару лет назад он мне очень помог в поиске греческого оригинала одного апокрифа, который к тому моменту был известен только по-славянски. Точнее, не греческого даже, а коптского: он читает, пожалуй, на всех языках, новых и древних.

— Ох, Гриша, всё равно мне его учёность подозрительна. Много ли от неё веры прибавляется, а? Кабы не наоборот…

Я хотя и учусь в академии — владыка благословил, куда денешься? — но про себя понимаю: как засосёт вся эта церковная наука, одолеют сомнения — так в какую-нибудь ересь и впадёшь, разуверишься по крайней мере. И заметь, кто, например, такие лучшие в мире библеисты? Все сплошь протестанты. Агиологи кто? Католики одни. Всё-то они понимают, все рукописи изучили, издали, откомментировали, составили сотню словарей — а вера-то у них где? В словарях, что ли? А мне в нашем соборе, в райцентре нашем, десять отпеваний на дню, пять крещений, да ещё сотню старушек исповедовать — тут на ваших критических изданиях далеко не уедешь. Другое дело, — и отец Андрей сразу даже как-то встрепенулся, — сирийские отцы… Очень у них стихи задушевные получались, а если ещё и по-сирийски читать, так совсем молитвенно выходит, одна сплошная благодать.

Чтобы как-то незаметно свести на нет неприятный ему разговор, Гриша делал вид, что следит только за дорогой, не отвлекаясь на собеседника, и даже включил радио. Хорошо знакомая мелодия проигрыша со встревающей в неё партией флейты напомнила ему о том времени, когда он студентом-практикантом в археологической экспедиции на Тамани слушал эту самую песню по нескольку раз в день на раскопе, где крутили всего пару кассет, а потом ещё повторяли их содержимое ночью у костра, подвывая дурным голосом под гитарный бой: