Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915 - [369]

Я всегда был против писаний Льва на такие темы, кот<орые> затрагивают религию и т. п. Все равно, и когда Лев был штейнерьянцем, и когда он стал антиштейнерьянцем, и еще раньше, когда он был бодлэристом.

Я. Так стало быть, по-Вашему, Лев должен перестать быть в литературе? Что делать, когда он пишет только о том, чтó его волнует. Но ведь тогда Лев заявит мне, что не может пользоваться субсидией Мусагета, раз его не печатают; ведь и так он жаловался мне в письме, что ему зажимают рот и теософы, и антитеософы. Эллис выбрасывается на улицу.

Петровский. Ну так что ж?! Мусагет перестанет ему высылать субсидию, его поддержат другие. С голода он не умрет.

Я. Кто эти другие? В России? В Москве?

Петровский. Нет, в Германии. Антропософы.

Я. Итак, антропософическое общество хочет купить молчание Эллиса; Эллис непременно так и скажет и, конечно, откажется и от субсидии. Ему остается сначала умереть, как литератору, а затем и с голода. –

–

Итак, Борис Николаевич, в прошлом году (когда Эллис требовал изменения платформы синтеза символизма и оккультизма) Вы несправедливо писали мне в укор: Эллиса не слушают, с ним не считаются и т. д. – Теперь, когда Эллис перестал колебать основы Мусагета, а просто пишет, что думает, только потому, что он пишет против антропософии, Вы опять несправедливо укоряете меня в попустительстве и укрывательстве преступления, в факте совершения которого даже лично не убедились. Эллис должен быть подвергнут остракизму без права, кот<орое> дается каждому преступнику; т. е. не выслушав его показаний. –

–

Я не теряю надежды, что Вы возьмете назад свои слова и решения. Если же – нет, то, конечно, нам придется расстаться идейно, ибо лично мы можем продолжать (я – по крайней мере так думаю) наше общение. Идея Мусагета все крепнет и крепнет в моем сознании, и я всеми силами буду стремиться, чтобы духовная свобода (как ее понимал Кант и Гёте и как ее не понял Штейнер, написавший философию свободы[3856]), чтобы эта духовная свобода, как основной момент идеи Мусагета, не попиралась хотя бы и стопами «святых». –

–

Я бы написал Вам больше, если бы не был до сих пор так утомлен и разбит. Мое письмо Вам[3857] (в ответ на Ваше с анализом поэзии Штейнера) уже поставило Вас в известность о моем дурном самочувствии. Христиан Бродерсен – описка очень симптоматичная для моего переутомления[3858]. Боюсь, еще благодаря утомлению неясно изложил свои соображения об издании симфоний. Сейчас, конечно, подымать об этом вопрос снова преждевременно. – Еще одна мелочь. Эллис жаждет читать и писать[3859]. Вам было отправлено из Мусагета много книг, кот<орые> мы получили от издательств по обмену из Пути, Скорпиона, Некрасова и т. п. В свое время я распорядился, чтобы Вам написали, чтобы по прочтении Вы книги пересылали Эллису, кот<орому> отдельно посылать бы было невозможно. Очень прошу Вас переслать все полученное Вами Эллису: Stuttgart Degerloch Wilhelmstr 60. – Он хочет написать рецензии, для которых Вы в настоящее время ведь не имеете досуга.

Обнимаю Вас. Ваш Э. Метнер.

РГБ. Ф. 167. Карт. 5. Ед. хр. 30.

Ответ на п. 306. В письме-дневнике, адресованном М. С. Шагинян (7–13 (20–26) октября 1913 г.), Метнер сообщал: «Новый бунт Бугаева. Предстоящий, по-видимому, раскол в Мусагете: уйдут, вероятно, Бугаев, Петровский, Сизов, Ахрамович. ‹…› По возвращении в деревню занялся двумя огромными письмами Бугаеву и Эллису» (РГБ. Ф. 167. Карт. 25. Ед. хр. 27. Л. 6).

308. Белый – Метнеру

1 (14) ноября 1913 г. Берлин

Многоуважаемый Эмилий Карлович!

Ввиду моего выхода из «Мусагета» и выхода членов А<нтропософического> О<бщества> Петровского и Сизова моя мотивировка отношения моего к брошюре Эллиса не имеет уже в «Мусагете» ни формальной цены, ни формального веса[3860].

Поэтому с течением времени я отправлю Б. П. Григорову для общего пользования членов «Мусагета» и А. О. целое досье, выражающее мое отношение к инциденту и с подробным разбором брошюры г. Эллиса и фактов, вызвавших мое решительное вмешательство.

Что касается того давления со стороны членов А. О., на которое жалуется г. Эллис, то должен решительно подчеркнуть. А. О. нет дела до г. Эллиса. Давление он испытывал лишь со стороны меня и только меня.

Инициатива, чтобы он вернул А. О. тетрадки с пометками доктора Штейнера – моя личная инициатива; требование задержать печатание брошюры исходило от меня же. Я действовал так, как лицо, которому до недавнего времени г. Эллис поверял все свои интимные планы, т. е. как ближайший друг г. Эллиса. Когда же я убедился, что он – лишенный чести человек, я, конечно, тотчас же воздержался от какого бы то ни было дальнейшего морального воздействия на него. Г. Эллис стал прятаться от меня с той поры, как летом я представил ему факты из его писем, заключающие клевету на А. О., не квалифицируя его поступков. После обнародования факта существования брошюры я г. Эллису ничего не писал, но писала моя жена г-же Пульман, выражая свое удивление поступком г. Эллиса. Так что систематическая игра в прятки, которую себе позволил г. Эллис со мною в Штуттгарте, не может быть мотивирована обидою, ибо я не писал г. Эллису ни слова с июня 1913 года; и поэтому оскорбляться ему было не на что. Просто о факте уличенности его в клевете на А. О. мною летом бездна лжи и притворства, обнаружившиеся при этом, и полная невозможность глядеть мне в лицо вынудили его принять позу благородного негодования и под этой позой скрыть эмпирический страх, охвативший его при моем неожиданном для него появлении в Штутгарте. Все это было мною высказано г-же Пульман в присутствии свидетелей г-на Пульмана и моей жены