разделяю эллисовской быстроты эволюционирования, но считаю это – искренностью. Вы вольны думать иначе и поступать как хотите, но (если окажется, что априорное заключение Литературного Комитета совпадет с апостериорным), то правильно (с моей точки зрения) было бы уведомление Вами антропософического общества, что Вы подали голос
против брошюры, но что большинство было
за. Если брошюра Эллиса (которую пока хорошо знает один Киселев, ее
вполне одобряющий) окажется корректной (в моих глазах и в глазах Рачинского), а Вы
все-таки не сочтете возможным уступить и остаться в Мусагете, то это обнаружит только возмутительный папистский иезуитский догматизм и абсолютизм оккультной школы;
Мусагет прежде всего – свободомыслие на высших планах (религиозный и оккультный
либерализм); всяческий абсолютизм, взывание к цензуре, всяческая ортодоксальность, которая теснит неортодоксальность, непримиримы с идеей Мусагета; это Вы знаете; если ортодоксальное католичество Эллиса задумает
теснить (вытеснять, а не нападать, что дозволительно) антропософов, я вступлюсь за последних. Все Ваше письмо свидетельствует об отсутствии внутренней свободы в той идеологии, которую Вы ныне разделяете. Впрочем, для меня это – не новость. Любая книга Штейнера дышит тем же абсолютизмом, тем же
АНТИГЕРМАНИЗМОМ, что и Фома Аквинский. Арийство и не ночевало тут! Азия, Азия, теократическое малоазиатство. – М<ожет> б<ыть>, я и ошибаюсь, но тогда: 1) я не умею читать (вероятно, по глупости) Штейнера; 2) Вы же в Вашем письме просто тоже преждевременно… выкинули, уподобившись даме… Простите горькие и неостроумные шутки, но я совершенно теряюсь в догадках и перестаю понимать, что делается с Вами. – Я готов допустить в Мусагете и антипатичную мне линию, но лишь тогда, когда она не заявляет цензорских претензий, ибо отсюда не далеко и до диктаторских. Если нужна диктатура, то за нее взяться могу только я один, потому что я один из всех Вас внепартиен. Я один умею заставить молчать в себе и не определяться в своих решениях личными нотами, хотя бы и облекающими себя в плащ «общего дела». Это безо всякой гордости скажу о себе. – Если бы я слушал только эти мои интимные нотки, то 4⁄5 напечатанного в Мусагете похерил бы редакторским карандашом. – Вы в Дрездене повторяли: верю, верю, верю Вам, Вы не допустите изуверства в
анти-теософских проявлениях. – Ваша вера (довольно, впрочем, как показывает письмо об Эллисе, маловерная) – именно и основывается на инстинктивном сознании, что я не следую слепо своим симпатиям и антипатиям, что я – свободен и толерантен (приходится хвалить себя!), а потому и могу быть диктатором. По-видимому, мне и придется им стать. –
Ваше ортодоксальное рвение заставляет Вас воскликнуть: «Книга Эллиса никоим образом не выходит из печати: Мусагет ее не издаст. Не появляясь в Мусагете, она может появиться в другом месте при условии, что рукопись поступает на просмотр нам etc.». Итак, не прочтя Эллиса, вы a priori требуете от Мусагета безусловного отказа печатать это не прочитанное Вами сочинение! Это ли не изуверство??!! – Это ли не деспотизм, не рабство мысли и чувства! Или Вы исказили свою природу, или я ошибался в Вас! Изуверство Эллиса («костры», «инквизиция», «папа») – все это романтические бирюльки в сравнении с Вашим «ультиматумом», обрекающим на молчание живого человека, по своему природному дарованию призванного быть в литературе. – Если же с Вашей стороны это – не изуверство, тогда невероятное легковерие: какая-то теософическая дама что-то сенсационное поспешила Вам рассказать, а Вы уже готовы взять перо и облить помоями двух своих друзей, товарищей по редакции, к которым Вы больше десяти лет близко стоите.
–
Когда Яковенко написал статью (очень справедливую, хотя и несколько резкую) о книге Бердяева, Вы, тогда возлагавший надежды на то, что «близкий» (так Вы его называли тогда) Бердяев станет антропософом, поспешили вступиться и потребовали, чтобы статья Яковенки не была напечатана. То же требовал Рачинский, и большинством голосов решено было возвратить статью Яковенке[3854]. Теперь «близкий» Вам Бердяев превратился в «изувера» Бердяева (так Вы его назвали в Дрездене)[3855]. Когда Эллис посылал свои (нарушающие Вашу формулу о договоре) пропагандирующие штейнерьянство мюнхенские письма, я помещал их и притом вычеркивал из них то, против чего, как против разглашения недолжного, протестовали Петровский и Киселев. Итак, я умею прислушиваться и уступать друзьям даже там, где бы мне не хотелось (напр<имер>, в случае со статьей Яковенки). Поверьте, и в данном случае поступлю конституционно. –
–
Кем одержим Эллис, это для меня, с литературной точки, – безразлично. Если Эллис написал нечто, вообще говоря, приемлемое, то я печатаю, ибо Эллис один из сооснователей Мусагета. Киселев знает Штейнера по циклам и знает вообще оккультную литературу. Он не нашел в брошюре ничего, что бы звучало пасквилем или провокацией. Петровский – очень против Эллиса, т. е. против его писаний принципиально, и мы с ним договорились до обмена следующими репликами:
Петровский.
