Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915 - [366]
Ибо поступок Эллиса есть подлость 1) перед д<октором> Штейнером, 2) подлость перед антр<опософическим> о<бще>ством, 3) подлость по отношению к друзьям, ибо он выпускает книгу украдкой, как «тать в нощи», вместо того, чтобы дать ее на просмотр нам, друзьям, ибо, зная свой темперамент и невольное тяготение к разглашению запрещенного к опубликованию, он, как порядочный человек, дал бы на цензуру книгу нам (цензуру не мнений, а затрагиваемого материала). Мы предложили бы ему на выбор, или печатать не в «Мусагете», или заблаговременно уйти нам из «Мусагета».
Вместо этого он тайком печатает пасквиль, «Мусагет», без предупреждения, без отдачи нам на цензуру произведения Эллиса печатает пасквиль. Получается очень грязная картина, т. е. мы (я, надеюсь и Петровский, Сизов) просто в грязном, в отчаянном положении, не говоря уже о том, что нарушается дружеское modus vivendi совершенно не мотивированным образом с нашей стороны.
Нет, есть предел терпению. И даже не терпению, а…
Слушайте, милый друг! Не верю, чтобы «Мусагет» так издевался над самым дорогим и заветным чувством души: целомудренностью и прямотой нашего отношения к доктору. И если это так, то остается мне в полном самообладании и с великою горечью поставить ультиматум.
Книга Эллиса никоим образом не выходит из печати: «Мусагет» ее не издает. Не появляясь в Мусагете, она может появиться в другом месте при условии, что рукопись поступает на просмотр нам, антропософам, причем мы выкидываем из текста все места, имеющие какое-либо касание циклов доктора Штейнера. В противном случае Эллис оказывается господином, которому я отказываюсь подать руку; и более: я с чувством великой горечи и внутренней боли должен буду всюду заявлять, где могу, что он – подлец. И полагаю, что и прочие друзья постараются спасти от позора и поругания дело доктора, именуя поступок Эллиса его собственным именем.
В противном случае нам всем, антропософам, имеющим какое-либо отношение к «Мусагету», прервать всякое отношение с «Мусагетом» (по крайней мере так мне диктует совесть); и, милый друг, с горечью должен заявить: мне придется сказать всем лицам, имеющим прикосновение к печатанию пасквиля: «Мы более не можем быть знакомы никогда, каковы бы ни были связи, соединявшие нас». Кто бы ни приложил руку к печатанию пасквиля, друг, отец, жена, брат, мы, мне кажется, не можем не реагировать разными способами. Я, по крайней мере, буду вынужден так поступить. Тут говорит не злость, не запальчивость, не боль даже, а что-то другое; и это заявление не клятва, не честное слово, а что-то более глубокое, объективное, что не стоит в связи с темпераментом, чувством и т. д. и т. д.
Никогда, никогда – ни с кем из приложивших руку к предательству Эллиса я не в состоянии буду ни встретиться, ни обменяться словом, ибо иначе было бы поругано во мне все святое святых во мне.
И вот: неужели это мое последнее письмо? Неужели жизнь нас на‐все‐гда разводит? Почему? За что? Но поймите: что дело это (с пасквилем Эллиса) в тысячу раз сериезнее, чем Вы в наивности (печатая украдкой) могли предполагать. Или то, что я узнал от Ан<н>енковой сегодня[3836] и что нас всех потрясло более, верьте, чем смерть родного отца, родной матери, – печатание пасквиля Эллиса без уведомления заранее, без цензуры, с нарушением всех дружеских статус-кво есть факт?
Мы все здесь поражены, потрясены: не верим. Я не смею никому взглянуть в лицо: «Это делает Мусагет?»
Не верю!..
Книга, конечно, не выйдет. Неужели книга разломает ряд интимных отношений, скрепленных годами. Но поймите: книга Эллиса – под-ло-сть. Если он не даст ее нам на предварительный суд – он подлец…
Неужели прощайте навсегда?
Жду телеграммы.
Борис Бугаев.
P. S. Я пишу так определенно, потому что Ан<н>енкова передала мне это сведение со слов Киселева.
Иначе, я не поверил бы, если бы мне известие это было передано, как слух[3837].
РГБ. Ф. 167. Карт. 3. Ед. хр. 18. Датируется по почтовому штемпелю отправления: Berlin. 20. X. 13. Штемпель получения: Москва. 9. Х. 1913.
Письму предшествовала телеграмма, отправленная 6 (19) октября 1913 г. из Берлина по адресу «Мусагета»: «Книгу Эллиса не выпускать до письма – Бугаев» (РГБ. Ф. 167. Карт. 3. Ед. хр. 17. Текст – латиницей).
Еще одна телеграмма была отправлена оттуда же по тому же адресу 8 (21) октября: «Задержка книги Эллиса для меня вопрос чести требую задержать – Бугаев» (РГБ. Ф. 167. Карт. 3. Ед. хр. 19. Текст – латиницей).
307. Метнер – Белому
Траханеево 12/25–X–913.
Если бы не наша встреча в Дрездене[3838], которая снова дала доказательство где-то в глубине кроющейся связи наших личностей, то я, конечно, мог бы реагировать на Ваше от 7/20–X письмо только красноречивым молчанием, долженствующим обозначить момент нашего окончательного разрыва. Ибо достаточно малейшего подозрения (в форме вопроса: «неужели», не говоря уже о форме решительного утверждения: «Мусагет печатает пасквиль» и т. п.), подозрения (несомненно во всех формах выраженного в Вашем письме) в том, что я конспиративно содействую подлому делу пасквилянта и ренегата (Вы понимаете или нет), что достаточно одного только подозрения меня в этом, чтобы автор этого подозрения перестал для меня существовать, кто бы он ни был. Никто никогда не ставил на пробу терпение и преданность своих друзей в такой невыносимой мере, как Вы. – Неужели оккультизм не научил Вас (если уж природа создала Вас столь… нетерпеливым и нетерпимым) сдержанности; почему Вы просто не написали: «Дорогой Эм<илий> Карл<ович>, что это за книга Эллиса, кот<орую> Вы печатаете?» – и не подождали моего ответа, а поверили какой-то там даме, принесшей Вам неверный слух из Москвы, которую Вы сами же клеймите гнездом сплетен? –
