Анатомия скандала - [69]

Чувствуя на себе ее взгляд, я нерешительно поднимаю глаза.

— Я не могу понять, почему ты не упомянула об этой связи. Это… Это же не он с тобой тогда так поступил?

Я посмотрела на нее в упор.

— О Кейт… — Взгляд Эли смягчился, глаза наполнились слезами, и она потянулась обнять меня.

Я этого не вынесу. Я предпочла бы безжалостное пламя ее гнева, чем тепло ее прикосновения.

— Не надо.

— Не надо чего?

— Не надо ко мне прикасаться.

Это вышло некрасиво, не так, как я хотела. Слова из меня выходят с усилием, сжатые, как в тисках.

Ее лицо исказила обида, и я снова опустила глаза, положив руки на колени, ссутулившись, сдерживаясь из последних сил. Минутная стрелка на моих часах ритмично двигалась — раз-два-три, а я ждала.

— Не могу поверить, что это был он, — сказала Эли, будто ожидая уверений, что это конечно же не он.

Я промолчала. Что тут скажешь…

Эли пришла в возбуждение и снова раскраснелась: правда показалась особенно неприятной. Пальцы у нее сжимались и разжимались, пока она не сунула ладони под ляжки.

— За столько лет мне и в голову не приходило, что это может быть он… Мы же его не знали! Ты была с ним знакома?

— Нет, — хрипло ответила я.

— Он что, пришел к нам в колледж?

— Нет. — Я уже не знала, куда заведет нас разговор. — Это случилось не в нашем колледже, а знакомство… в таких случаях необязательно.

— Ой… Господи, Кейт!

Я ждала, не вполне понимая, чего от меня хочет Эли. Я не могу сейчас бушевать или хныкать, потому что глубоко упрятала свой гнев, и если он порой прорывается, то это зрелище не для чужих глаз. Даже женщине, ближе которой у меня никого нет, я не могу это показать. Коллеги называют меня Снежной Королевой — своего рода комплимент, потому что уголовный адвокат должен уметь отключить эмоции и оставаться аналитиком, отстраненным и даже суровым. Вот и сейчас я заледенела. Я не могу позволить себе находиться в растрепанном состоянии. Я надеюсь, что Эли это поймет и из сострадания оставит эту тему. Но я ее, естественно, недооценила.

— Кейт, а тебе можно участвовать в процессе, если это Уайтхаус с тобой такое сделал? — Голос у Эли умоляющий, но она попала в яблочко — в мою возможную пристрастность, учитывая, что я поддерживаю обвинение против своего насильника, обвиняемого в новом изнасиловании. — Я, конечно, целиком и полностью понимаю твои мотивы, но как же ты угодила в такую ситуацию? Разве ты не должна была сообщить об этом судье? — Эли смотрит на меня так, будто в моих силах немедленно все исправить, но я не могу, для этого придется остановить процесс над Уайтхаусом и начать новый, где обвинитель может отнестись к своим обязанностям спустя рукава, а Оливии придется заново пройти через этот ад.

Эли этого не понимает, как не понимает и то, что в случае моего признания процесс будет остановлен на основании злоупотребления процессуальным правом и на этом моя карьера закончится. Единственное, что теоретически можно сделать, — это покаянно поднять руки и заявить, что я только сейчас припомнила старое знакомство. Да вот только кто мне поверит?

Надо действовать осторожно. У меня есть выбор: солгать, попытавшись убедить Эли, что моя личная трагедия на дело не влияет и я умею профессионально дистанцироваться от эмоциональной стороны, или сказать правду и воззвать к сочувствию подруги и к справедливости. Эли меня не выдаст, несмотря на свои моральные принципы и внутреннюю потребность поступать правильно. Но мне важно, чтобы она поняла мою позицию или хотя бы причины моего молчания. Я не хочу, чтобы она считала меня бесчестной, она должна знать, что, принимая из рук Брайана папку с делом, я не сомневалась: выбора у меня нет.

Заговорив, я с удивлением услышала, что мой голос дрожит. Я стала объяснять, почему решилась взяться за это дело, рискуя все потерять. Впереди замаячил призрак дисциплинарного трибунала вместе с перспективой лишиться мантии и возможности работать по профессии. Когда Брайан протянул мне документы, я могла, а может, и должна была очень спокойно ответить: «Нет, спасибо». Почему я не отказалась? Потому что я ненормальная, стремящаяся все контролировать, и не умею отказываться от предлагаемой работы? Или потому, что мне захотелось отомстить? Нет, я взяла записку по делу рефлекторно, приняла поданную папку, видя в этом руку судьбы. «Вот, бери», — сказала судьба. Я знаю, это покажется бредом шизофреника, который, доказывая свою ограниченную вменяемость, рассказывает, что голоса в голове заставили его сделать то-то и то-то, но в то мгновение я не могла мыслить рационально.

— Представь, вот что-нибудь случилось с Пиппой, — сказала я, понимая, что ступаю на опасную почву. — Представь, что на нее напали и, не дай бог, изнасиловали.

Эли чуть не стало дурно.

— Разве ты не сделаешь все, что в твоих силах, чтобы отомстить? Особенно если оскорбивший ее мужчина может уйти из зала суда оправданным?

Эли кивнула.

— У меня нет дочери и уже никогда не будет, — сказала я. — Но девчонка, которой я была, наивная идеалистка, студентка-девственница, впервые вкусившая другой жизни, — вот за ту девчонку я хочу отомстить. Ей я хочу помочь.

После паузы я заговорила снова, выталкивая слова через силу, точно сгустки крови: боль росла, пока фразы не сделались отрывистыми, а голос совсем чужим.