Анатомия скандала - [42]

— То есть в восточном направлении, к галерее прессы?

Присяжные опять зашуршали листками в своих папках.

— Да, совершенно верно.

Я назвала присяжным номер нужной карты — еще один коридор, ведущий от главной лестницы к месту преступления, фотоснимки которого тоже имелись в папках: невзрачный лифт с коричневым ковролином на полу.

— А что сделали вы, когда он свернул в другую сторону?

— Я пошла за ним.

— Вы пошли за ним? — Я замолчала, чтобы присутствующие осознали сказанное. Оливия как хорошая работница преданно поспешила за своим начальником-министром. — Он сказал: «Сейчас я не могу этим заниматься», свернул в другую сторону, и вы последовали за ним. — Я сочувственно наклонила голову вбок: — А вы помните, что он при этом говорил?

— Он что-то бормотал еле слышно, затем остановился у двери, ведущей на галерею для прессы и к лифту, повернулся ко мне и сказал: «Неужели я действительно неслыханно надменен? Ты тоже считаешь меня надменным?» — Задохнувшись, она замолчала, точно бегунья, побившая личный рекорд усилием воли, выложившись до конца. Ее щеки пылали, силы практически иссякли.

— И что вы сделали, когда он это сказал? — спросила я самым деловым тоном, углубившись в свою папку, будто ответ вовсе не был важен.

— Я сказала, что он бывает безжалостным, когда ему это нужно. Иногда даже жестоким.

— И как он отреагировал?

— Ему это не понравилось. «Жестоким? — переспросил он и добавил: — Мне очень жаль».

— И что вы ответили? — спросила я. Все в зале прекрасно понимали ее чувства: брошенная любовница, наконец услышавшая долгожданное извинение.

— Я сказала… — Голос Оливии дрогнул, но в зале суда было очень тихо: все напряженно ловили каждое слово. И прозвучало то, что могло все погубить. — Я сказала, что иногда надменность бывает неотразимо привлекательной.

Мы продолжали показания, которые можно было истолковать как неблагоприятные для свидетельницы. Из коридора от кабинета, где шло заседание специальной комиссии, Джеймс Уайтхаус прошел к галерее для прессы, остановился у лифта, нажал кнопку вызова и пропустил Оливию вперед.

— Что случилось потом?

— Мы поцеловались. Мы как бы столкнулись…

— Как это понимать — вы столкнулись?

— Мы одновременно двинулись навстречу друг другу.

— Одновременно двинулись друг к другу? Значит, между вами существовало сильное влечение, хотя он якобы порвал с вами — кажется, вы сказали именно так — всего за неделю до этого.

— Мы были в отношениях пять месяцев… Мы были любовниками. — Оливия посмотрела на меня с вызовом, и мне даже стало интересно, что она обо мне думает. Неужели она считает меня женщиной, не знающей непреодолимого сексуального влечения, слияния ртов, рук, ног, тел, когда весь мир уменьшается до двоих любящих, а в самые интимные моменты и вовсе исчезает?

Я улыбнулась, давая понять, чтобы она продолжала. Присяжным нужно это услышать, чтобы понять, как Оливия вообще попала в такую ситуацию. Пусть прочувствуют конфликт эмоций и поймут, что, несмотря на унизительный разрыв, Оливия не смогла остаться равнодушной, когда человек, которого она страстно любила, потянулся к ней с поцелуем.

— Нельзя же разом отменить чувства, даже если вас бросили. По крайней мере, не за такой короткий срок… и не когда вам хочется продолжать, — договорила она. — Я вот не смогла. Меня по-прежнему тянуло к Джеймсу. Я все еще любила его.

— Вы можете описать тот поцелуй?

Сейчас я вынуждена быть бесцеремонной.

Оливия непонимающе взглянула на меня.

— Было ли это целомудренное соприкосновение краешками губ?

— Нет, — смутилась она.

Я улыбнулась.

— Ну а каким словом вы могли бы его описать?

Оливия явно сгорала от стыда.

— Кажется, это называется французским поцелуем.

— Французским?

— Ну страстным, глубоким. С языком.

— Значит, вы поцеловались с языком. А можете вы вспомнить, что произошло потом?

— Он начал трогать мое тело. Мои груди и ягодицы… — Оливия замолчала.

— А затем? — рискнула я.

— Затем он… Он… рванул мою блузку и запустил руку под лифчик… к груди…

Я сделала паузу, чтобы присутствующие в зале почувствовали это унижение, это примененное без раздумий насилие. Возможно, я кажусь бессердечной, заставляя Оливию переживать все заново, однако это не так: я все представляю даже чересчур живо и хочу, чтобы и присяжные поняли, что она пережила тогда и что чувствует сейчас.

— А можно изложить подробнее? Значит, он сжимал ваши груди и ягодицы, затем рванул вашу блузку, чтобы добраться до бюстгальтера. Он запустил руку под бюстгальтер?

— Да. — Оливия с трудом сдерживала слезы. — Он схватил меня за одну грудь — за левую, вынул из лифчика и начал целовать и кусать… — Она опустила подбородок, силясь проглотить ком в горле. — Он делал это довольно грубо.

— Что вы имеете в виду?

— Я хочу сказать, что он оставил очень сильный… засос.

— Кажется, в результате у вас образовался синяк над левым соском?

Оливия кивнула, чуть не плача.

— У нас тут есть фотография, которую вы сделали на свой айфон через несколько дней. Посмотрите, пожалуйста, фотографию А в ваших папках, — попросила я присяжных, повернув к ним увеличенное до формата А4 изображение. На снимке был кровоподтек размером со сливу, два на три сантиметра, уже начавший желтеть по краям и коричневый в середине — не тот воспаленный красно-черный кровоподтек, которым он наверняка был сразу после случившегося.