Анатомия скандала - [24]

— По-моему, «Смерть Артура» — очень важное произведение, нам обеим следует с ним ознакомиться.

— Ну уж нет, жизнь слишком коротка, поверь мне. Я хочу попробовать себя в женском боксе — в легком весе, но мне ни на что не хватит времени, если вчитываться в каждого викторианца. Если ты прочтешь Мэлори и расскажешь, о чем там, я сделаю остальное с помощью этих записей.

— Ну хорошо.

— А я обещаю перевести половину «Беовульфа»… О, ты посмотри! — Софи лукаво ухмыльнулась: — Джон отдал мне свой перевод!

— Послушай, но ведь это же подлог?

Софи покосилась на нее, слегка улыбаясь.

— Вовсе нет. Это называется эффективная организация труда, так все поступают.

— Мне кажется… — Холли запнулась, представив, как неуклюже прозвучат ее слова. — По-моему, выполнять переводы и знакомиться с английской литературой от самых истоков важно для понимания ее развития. Ведь смысл нашего диплома в том, чтобы все это знать…

— Ну если хочешь тратить время на перевод «Беовульфа», так и делай. — Софи отхлебнула чая, сдерживая скорее смех, чем раздражение. — А по мне, эти старания не повлияют на мои оценки и на пребывание в университете в целом… Ну разве что отнимут время, которое можно потратить на что-то другое.

— Например? — поинтересовалась Холли.

— Ну как же, на спорт, на парней, — победно засмеялась Софи. — Для чего же существуют университеты! Веселиться, знакомиться, заниматься спортом. В определенном смысле это как продолжение старших классов.

Холли пожала плечами. У нее в школе ничего подобного не было.

— Отец всегда говорит: сперва оценивай надежность инвестиции, а уж потом решай, сколько инвестировать.

— Ого. А кто твой отец?

— Специалист по инвестициям. А твой?

У Холли упало сердце. Сейчас нескромность выйдет ей боком.

— Преподаватель.

— Какой предмет?

— Автомобили. Он… э… инструктор по вождению.

Надо было сразу признаться, а не вилять.

— Как мило! И полезно.

— Наверное. Я-то не вожу.

— Он что, тебя не научил? Или все время руль выхватывал?

— Да нет, просто мы редко видимся. У меня родители в разводе.

Обычно замкнутой, Холли странно было облегчать душу, вывалив сразу столько информации, но в университете это было в порядке вещей. Дружеские союзы заключались и крепли с лихорадочной скоростью, будто короткие, восемь-девять недель, семестры подразумевали отказ от привычного постепенного развития отношений в пользу ускоренного темпа.

— Господи, хоть бы мои уже наконец… — Софи прикрыла рот рукой, будто это вырвалось у нее нечаянно. — Ой! Забудь, это я так.

— Правда? — заинтересовалась Холли. Неужели жизнь Софи не так идеальна, как кажется?

— О, ну понимаешь, все эти связи на стороне… Мужчины, что с них взять… — Софи сгребла книги в сумку, взяла со стола папку и прижала ее к груди.

Возможность поделиться секретами была упущена — дверь захлопнулась. Улыбка Софи стала застывшей, в ней не осталось и следа веселья. Холли, собирая свои тетради, догадалась перехватить инициативу.

— Ох уж эти мужчины! — подхватила она, будто отлично знала мужской пол, а не была девственницей восемнадцати лет. Взъерошив волосы, натянула подол мешковатого свитера на джинсы — давно усвоенный способ не выделяться из общей массы или хотя бы сделать себя сексуально невидимой — и вслед за Софи вышла из кафе на мягкое осеннее солнце.

Первый семестр в Оксфорде стал настоящим откровением — благодаря знакомству не только с произведениями неизвестного автора «Жемчужины», Мэлори, стихами Кристины Россетти и Элизабет Барретт Браунинг, но и с жизнью, вдруг раскрывшейся совсем с другой стороны. Все восемнадцать лет Холли знала лишь один неизменный вариант еды, которой питалась, манеры разговаривать, менталитета окружающих, и вдруг все это словно разобрали и перемонтировали, и жизнь стала ярче и интереснее, более насыщенной и как никогда сложной.

Позже Холли будет вспоминать тот осенний семестр как бесконечное пиршество чувств, ежедневные бомбардировки новыми зрелищами, запахами и звуками, которые порой отнимали все силы, становясь почти испытаниями, и разительно отличались от всего, что она знала.

Новизна была во всем: можно было гулять по кампусу Крайст-Черч-Медоуз и в густом ноябрьском тумане увидеть огромную корову, глядевшую задумчиво и печально (студенты Медоуз имели право держать лонгхорнов и пользовались своим правом с пятнадцатого века). Пробегая по мощенной булыжником Мертон-стрит, Холли забывала, за чем шла, при виде привратника в шляпе-котелке или двоих студентов, отчего-то во фраках, на заплетающихся ногах бредущих к колледжу, обнявшись, как самые страстные любовники, но с пустыми бутылками в руках. Можно было нырнуть в лабиринт крытого рынка и разом остановиться от невыносимо густого запаха сырого мяса или при виде оленя, подвешенного за ноги, совсем целого оленя, только с отверстием от меткого выстрела в голове, а спустя пару часов увидеть таких же оленей в парке в центре Оксфорда, пугливо уносившихся прочь, косясь на людей большими влажными глазами.

Еда в тот осенний семестр тоже была особенной: картошка в мундире в полистироловых контейнерах, из которых сочилось масло, или печеные бобы и купленный с лотка на Хай-стрит кебаб, если Холли не успевала в столовую, — все это она быстро привыкла называть обедом. Огромные порции лазаньи с чесночным хлебом, которые они с Эли уписывали наравне со здоровенными гребцами и регбистами, когда осень вступила в свои права и ночи стали холодными. Дымящиеся кружки чая и сандвичи в студенческом кафе или чайной на Квинс-лейн с высокими табуретами и запотевшими окнами. Оленина и портвейн, которые Холли впервые в жизни попробовала на праздничном обеде, оказались настолько вкусными, что она попыталась украсть вино прямо в хрустальном декантере, но была остановлена служащим колледжа, который очень мягко отобрал у нее графин.