Анархо - [23]

Уже третьи похороны… Сначала отцовское. Проститься пришло совсем немного люда. Человек двадцать, не больше. По сравнению с толпой на прошлогодних похоронах одного из топ-боев городского околофутбольного движения — жалкая кучка. Потом были похороны бабушки. Её считали доброй и участливой женщиной, а потому проводить её в последний путь пришло много народу. Вести подсчёты не было ни нужды, ни желания. Теперь брат и несчастная дюжина человек у могилы. Мать с сестрой, пара училок из школы, несколько отцовских друзей, какие-то незнакомцы… И ни одного сверстника. Очень странно, крайне горько, слишком паскудно…

Священник закончил свой ритуал, и могильщики встали в готовности. Мать, стоявшая всё время будто в оцепенении, вцепилась в гроб… Или не вцепилась, а просто припала? С расстояния в несколько десятков метров сложно разобрать. Да и нужно ли?

Окурок упал на землю и тихо умер под стоптанной подошвой. Обветренные губы благодарно приняли новую сигарету. Дым — субститут скорби, снова заскользил в лёгкие. Смотреть, как одуревшие от однообразия своего неблагодарного труда могильщики спускают на полтора метра вниз, а потом монотонно забрасывают землёй тело брата, так и не успевшего толком пожить, вовсе не хотелось. Нужно просто курить, вглядываться в пустоту воздуха, а после уйти, так же незаметно, как и пришёл…

— Привет, — оборвал мысли ни о чём девичий чуть хрипловатый голосок.

— Привет, Оль… — не оборачиваясь на голос, отозвался Лидс.

— Сигаретку дашь?

— А ты куришь?

— А ты?

— И я не курю… — согласился Лидс, протянул сестре пачку и зажигалку.

— Чего здесь? — выпустила она тонкую сизую струйку, тут же подхваченную ветром и унёсшуюся вдаль бесформенными нитями.

— Мать… — пожал плечами брат.

— Понятно. Как всегда, виноватого ищет…

— Да, — согласился Лидс, — как всегда.

— Хотя… Знаешь, Миш, а она ведь не так уж и не права…

— Ты тоже считаешь, что это из-за меня он обкурился и с крыши сиганул? — бесцветно, с едва уловимой усмешкой, предположил Лидс.

— Я же не такая дура, — столь же бесцветно усмехнулась Оля. — Просто, ты ему нужен был, а тебя рядом не было никогда.

— Нужен?

— А ты как думал? Он прямо фанател от тебя. Но, ты же никого к себе не подпускаешь! Весь такой сам по себе, на своих движах…

— Мои движи — не самое занимательное занятие. А я — не самый лучший пример для подражания.

— Да, какая разница… — швырнула она едва почившую на треть сигарету в сторону. — Лучше хоть какой-то, чем никакого вовсе. Ну и дерьмовое же у тебя курево…

Оля понюхала пальцы, поморщилась, бросила в рот пару подушечек жевательной резинки.

— Сама как? — последовав примеру сестры, отбросил Лидс огарок, медленно и даже несколько с садистской медлительностью растёр угольки о землю.

— Нормально. Вот, теперь целая своя комната есть.

— Поздравляю, — скривился Лидс.

— Спасибо, — ничуть не смутилась сестра. — Знаешь, а я ведь мечтала о том, чтобы у меня был свой уголок. Вот, как бабуля представилась, да я обратно к вам перебралась, так и мечтала. Никогда не думала, что будет вот так…

— А о чём думала?

— Не знаю… — на секунду задумалась она. — Ни о чём. Зато сейчас, когда мать начала в истерике биться, представила, что было бы, если на месте Лёни оказался ты или я…

— И что?

— Да ничего… — пнула она кусочек дорожной глины. — Мне кажется, наша мамаша постояла бы у могилки, приличия ради, да пошла бы по своим делам. Ни истерик, ни слёз… Ей всегда было на нас насрать. Для неё был только Лёня… Меня к свекрови сплавила. Тебя… Да тебя и сплавлять никуда не нужно было. Просто за собаку почитала…

— Не преувеличивай.

— Да это я ещё приуменьшаю. Ты же не слышишь, что о тебе за глаза мамуля говорит.

— Ладно, малая, — легонько толкнул её в плечо брат. — Пойду я. И ты иди. А то, вон, уже вроде заканчивают… — коротко оглянулся он на погребальное действо. — Хватятся…

— Да, не заметят даже, — грустно улыбнулась сестра. — Бывай, братик…

— Бывай. Созвонимся…

— А как же… Больше не с кем теперь… — бросила она через плечо и угрюмо поплелась обратно к свежей могиле, с новоиспечённым холмиком.

Лидс хлёстко поднял воротник грубой британской ветровки и уверенно зашагал к выходу из лабиринта залаченности крестов и шершавости камней, аскетичности плит и помпезности редких надгробных монументов. Почему-то хотелось закрыться в купе поезда и уехать так далеко, куда только дотянули свои железные щупальца российские железнодорожники. А потом сойти на конечной станции и идти, идти, идти… Идти до тех пор, пока сознание само не поверит в то, что мир замаранного листа где-то позади, а под подошвой чистый холст, на котором можно и нужно писать жизнь заново. И палитра под рукой, и кисти разной фрактуры. И всё-всё-всё, стоит лишь протянуть руку…

Глава 5. Любовь и её подвиды

Тягостное томление… Преисполненное требующим выплеска напряжением тело… Сами собой чуть пританцовывающие ноги… Всего того, что обычно приходит неизменным спутником близости принципиального боя, вовсе не ощущалось. Как правило, сладостный адреналиновый зуд начинал давать о себе знать уже за несколько дней до встречи с ненавистным оппонентом. Теперь же, если крохотный фанатский чёртик где-то там внутри и размахивал цветами своего боевого стяга, то очень и очень глубоко — на самых задворках сознания. Его длинная закатная тень не могла лизнуть даже безразличие подошв, не то, что властно накрыть с головой.