Анабасис во времени - [19]

— Если отец не заплатит, меня четвертуют, — добавил Али-Баба.

Али-Баба. Имя было свежо в памяти. Буквально вчера Биллингсу приснился сюжет из сказок Шехеразады про Али-Бабу и Сорок разбойников; во сне тот произнес магические слова и с их помощью проник в пещеру с сокровищами.

Банальное совпадение, разумеется. В восточных странах девятого столетия имя Али-Баба было таким же распространенным, как Джон Смит в Америке двадцать первого века.

— Меня тоже пленили ради выкупа, — призналась Дунни.

— Но откуда они узнали, кто ты? — недоумевал Биллингс.

— От меня… В гневе я сказала, что мой отец визирь на службе у Султана, и Султан отрубит им головы, когда поймает.

— Только не это! — простонал Биллингс.

— Мою козочку звали Бадр-аль-Будур, — продолжал Али-Баба. — Мы были с ней неразлучны. А они… они убили ее и съели.

— Презренные! — с жаром воскликнула Дунни. — Просто отрубить голову им мало!

— Утром Бадр-аль-Будур встречала меня у порога, и я угощал ее сладким кунафе. А если вечером у нас случалось на ужин кнафе, я обязательно приберегал для нее кусочек. Кнафе неподходящая еда для коз, но она его просто обожала. Чудо, а не козочка.

— Если ты здесь, значит, разбойники перенесли тебя через Занавес, — перебил Биллингс.

— Да, но мне завязали глаза, поэтому узнал я об этом, лишь когда один из похитителей обмолвился, что теперь мы в стране джиннов.

— А про Занавес они говорили?

— Нет. Но кто-то сказал «Сезам, откройся», после чего мы очутились в стране джиннов.

— И Занавес отрылся?

— Не видел, не знаю.

— Сезам это масличное зернышко, — оживилась Дуньязада. — Но вдруг оно служит еще и заклинанием?

— А о чем они говорили до сезама? — допытывался Биллингс.

— Сперва говорили про ячменное пиво, и потом продолжили про него.

— Начали о злаках и ими же закончили. Тогда понятно, откуда взялся сезам, — резюмировал Биллингс.

— Но почему именно «Сезам, откройся»? — упорствовала Дуньязада.

— Понятия не имею.

Биллингс подозревал, что Али-Баба либо выдумал слово, либо спутал его с другим. Но даже если юноша не ошибся, версия не выдерживала никакой критики. Это в сказках можно отворить дверь в сокровищницу, произнеся «Сезам, откройся». В реальном же мире ни одна фраза не подействует на пространственно-временной разлом.

Тем временем один из похитителей с чашей в руке отплясывал джигу и, маневрируя среди нагромождения драгоценных слитков и шелков, постепенно оказался перед пленниками. Лицо у него было приплюснутым, как будто в детстве его лягнула лошадь.

— Глядите! — воскликнул он, указывая на Биллингса. — Пес очнулся!

На возглас поспешили трое: первый, Ибрагим, развлекавший компанию скабрезными историями, второй одноглазый, а у третьего выступающие передние зубы отливали желтизной. Судя по оглушительному и подобострастному смеху, сопровождавшему шуточки Ибрагима, тот был в шайке главный.

Главарь окинул Биллингса злобным взглядом.

— Сегодня ночью, пес, ты покажешь мне, как управлять волшебным ковром.

«Вот почему они не прикончили меня на месте», — подумал Биллингс, но промолчал.

— А после скормим его птицам рухх, да, Ибрагим? — спросил Желтозубый.

— Нет, лучше четвертуем, — вклинился Приплюснутый.

— А может, отдадим на растерзание гулам? — предложил Одноглазый.

Разбойники затеяли спор, но при любом раскладе Биллингса ждала незавидная участь. В процессе обмена кровожадными идеями выяснилось, что Желтозубого зовут Бе-дави, Приплюснутого — Джафир, а Одноглазого — Аджиб.

Дуньязада не пропускала ни единого слова, потом подалась вперед, выставив подбородок, как тогда, перед схваткой с джинном.

— Только посмейте его тронуть! — выпалила она. — Я прикажу Султану подвесить вас за большие пальцы, пока вы не начнете молить Аллаха, чтобы вам отрубили головы, вы, вонючие бедуины, сучьи отродья, пожиратели потрохов, жалкие негодяи, верблюжий навоз!

Поток ругательств не иссякал. Биллингс только диву давался. Разбойники разинули рты. Первым опомнился Ибрагим.

— Джафир! — рявкнул он в попытке возвратить утраченный апломб. — Тащи новый кувшин. Этот почти пуст.

Приплюснутый метнулся, как на пожар. Остальные поспешили к барной стойке.

Разбойники опьянели еще недостаточно, чтобы сладить с Дуньязадой.

Впрочем, ждать оставалось недолго.

Без лишних вопросов Али-Баба поведал все, что узнал о жизни разбойников по обрывкам их разговоров и по собственным наблюдениям.

— Они именуют себя защитниками бедняков и не воруют у бедных. Правда, у тех и красть нечего. В благодарность им отдают красивейших дочерей. В свободное время они прикидываются купцами и ремесленниками. Ибрагим держит базар в Багдаде, Джафир известный портной и приторговывает невольницами на стороне. Награбленное перевозят только крупными партиями, а до той поры прячут. Странствуют они по ночам, днем спят в палатках. Лошадей у них восемь. Шесть для добычи, две для кувшинов с пивом. Достаточно оглядеться вокруг, чтобы понять, как они помогают беднякам, — резюмировал Али-Баба.

— Грязные, презренные псы! — выпалила Дуньязада.

По-прежнему терзаемый головной болью, Биллингс промолчал.

Али-Баба снова завел шарманку про любимую козочку: как растил ее с ранних лет, как беседовал с нею, отправляясь в город за покупками. Люди считали его сумасшедшим, но он не обращал на пересуды внимания. Бадр-аль-Будур была прекраснейшей козочкой на свете, другой такой не сыскать.