Амурский плацдарм Ерофея Хабарова - [35]

На небольших столиках прислуга стала расставлять берёзовые туески с ягодами и солёными грибами, раскладывать какие-то незнакомые иностранцам местные деликатесы.

Как и полагается, после обильного обеда посольство приступило к решению главных дел. Уже потом Копылов рассказал датчанину, о чём он договорился с теленгетами.

– Перво-наперво будем пленных своих забирать! – сказал он, смакуя великолепный кумыс. – Мы всех привезли, и они нам всех до единого отдать согласились! А ещё вскорости направит Кока в Москву посольство, своих сыновей Келкера и Мамрача да братьев Дайчина и Урусака!

Когда они вышли из шатра, возле него уже стояли два десятка болезненно худых мужчин и женщин в лохмотьях.

– Все, что ли, наши полонённые? – строго спросил Копылов у сопровождающего воина. – Али припрятали кого, нехристи, на всякий случай?

– Все-все! – торопливо закивал тот головой, пряча глаза. – Больше никого нет!

И тут Бейтон вдруг различил едва слышимый человеческий стон из соседнего шатра. Резко повернувшись, он оттолкнул стоявшего на входе теленгета и отдёрнул его полог.

Когда глаза датчанина привыкли к темноте, он увидел лежащую на полу молодую женщину. Присев на корточки, Альфред достал у неё изо рта кляп, после чего разрезал кинжалом связывающие ноги и руки пленницы кожаные путы.

С трудом встав на ноги, она не сказала ни слова, опершись от слабости о руку своего спасителя. Выйдя наружу, пленница закрыла глаза, не в силах переносить солнечный свет.

Едва взглянув на неё, молодой поручик просто обомлел от неожиданности. Перед ним стояла писаная красавица, словно сошедшая в обыденный мир со старинных полотен итальянских живописцев.

– Давай знакомиться, что ли? – сказала она низким голосом, немного придя в себя. – Стало быть, Марией меня кличут, а тебя как, голубь ты сизокрылый?

Глава XXVII. Дурная слава

В тот день погода не задалась с самого утра; сначала ударил сильный мороз, а ближе к ночи повалил густой снег. Караульные на башнях и стенах Соловецкой обители напрасно вглядывались в непроницаемую мглу, тщетно пытаясь разглядеть малейшее движение во вражеском стане.

– Не видать ни зги! – посетовал чернец Логин, поднимая воротник овчинного полушубка. – В такую завируху хороший хозяин собаку за порог не выгонит!

Не говоря ни слова, сотник Исайка Воронин подошёл к краю стены и прислушался. Кругом на разные голоса выла вьюга, словно стая голодных волков в зимнем лесу.

«Не прозевать бы! – подумал он, нутром чуя тревогу. – Самое подходящее время для внезапного приступа или каверзы какой! Господи, спаси и сохрани нас!»

Приказав усилить караулы, Воронин отправился в свою келью, чтобы попытаться немного заснуть. Идя по длинному коридору, он всматривался в причудливые тени, которые отбрасывали языки пламени горящих на стенах факелов.

Внезапно кто-то остановил монастырского сотника, взяв за плечо крепкой рукой. Подняв глаза, он с изумлением увидел перед собой настоятеля Никанора.

– Здравствуй, Исайка! – сказал тот, осеняя его крестным знамением. – Я к тебе поговорить пришёл, коли ты не против!

– Чего же мне быть против? – пожал плечами Воронин, открывая дверь кельи. – Заходите, батюшка, коли не шутите! Приглашаю вас со мной потрапезничать, чем Бог послал!

Пройдя внутрь, сотник зажёг чадящий светильник и, перекрестившись на образа, присел на лавку. Никанор, надсадно кашляя, примостился рядом, не сводя глаз с маленького окошка под потолком.

– Непогода-то как бушует! – сказал он, немного переведя дух. – Словно злые силы супротив всего живого ополчились!

Взяв со стола нож и буханку хлеба, Воронин отрезал несколько кусков. Налив в глиняные кружки воды, он поставил одну из них перед своим ночным гостем.

– Угощайтесь, батюшка! Ничего боле у меня нет, ну да не хлебом единым сыт человек!

Отпив несколько глотков, Никанор отломил кусок хлеба, рассыпав по столу веер мелких крошек.

– Скажи честно, казак! – наконец спросил он, вслушиваясь в завывание вьюги. – Есть ли у нас надежда выстоять супротив рати нечестивой, что супротив нас пошла?

Угрюмо смахнув со стола крошки узловатой ладонью, Исайка посмотрел в глаза настоятелю:

– Надежда всегда есть! Вернее, должна быть у каждого православного! Одначе братия твоя разбегается, мало кто хочет примерить на себя ореол мученика! А стрельцов, стало быть, под стенами нашими всё боле и боле! Прости за прямоту, как говорят в народе, Бог не выдаст, свинья не съест!

Отпив несколько глотков из своей кружки, Никон вдруг быстро достал из-под рясы икону Божией Матери старинного письма.

– Это тебе на память! – сказал он, смахивая невольную слезу. – Благодаря таким, как ты, обитель до сих пор не пала под натиском нечестивых агарян! Береги её, а если стрельцы ворвутся в монастырь – сохрани любой ценой!

Обняв на прощание Воронина, настоятель быстро покинул его келью. Рухнув на скамью, как есть, не раздеваясь, казак забылся тревожным сном, едва закрыв глаза.

В забытьи он почему-то увидел своих родителей, маленькую сестрёнку и даже лица давно павших в сече друзей. Внезапно сотнику показалось, что кто-то положил прохладную ладонь ему на лоб и нежный голос произнёс: «Вставай, Исайка, вставай! Иди к Белой башне, к домику-сушиле, там есть выход наружу…»