Амур широкий - [26]

— Знаю. Все знают.

— Так-то лучше. У меня всюду есть глаза и уши, меня не поймают. В тайгу сбегу, коли худо станет. Ты сам учил, как в тайге жить.

«Вспомнил все же, собака», — подумал Пиапон.

— Учил, — сказал он вслух. — Учил, чтобы ты по-человечески умел в тайге жить. Охотиться, пищу добывать.

— Та-ак, повел! Не по-человечески я живу. Грабитель. Бандит. Это хочешь сказать?

Пиапон посмотрел в зеленые глаза Ваньки и почему-то успокоился: он понял, что Ванька сам побаивается его и убивать не собирается.

— Против советской власти пошел ты, а я воевал за нее. Зачем грабишь, убиваешь советских торговцев? Так бедным помогаешь? Советская власть не помогает, ты один помогаешь?

— Заговорил. Та-ак. Душу раскрыл. А если я тебя, Пиапон, тут прикончу? А? За такие слова могу.

Пиапон прутиком перевернул плававшую сверху в котле утиную ножку и ответил:

— Чего тебе стоит? Убивай. Но тогда от охотников не спрячешься нигде, они, если за тобой начнут охотиться, быстро разыщут. Сам знаешь. Ты пока живой ходишь, потому что тебя охотники прячут, они тебе верят, думают, ты на самом деле коммунист и за бедных. Меня убьешь — всех против себя поднимешь. Верно?

— Может, и верно, может, нет.

— Сам знаешь.

— Нет, охотники против меня не встанут, я им помогаю.

— Поймут, нельзя человека все время в обмане держать.

— Ты теперь чо, против меня своих станешь науськивать?

— Советских людей грабить будешь, они сами против пойдут.

Ванька зло сплюнул, вытащил нож и начал бесцельно строгать сухой тальник.

— Как Митроша? — неожиданно спросил он.

— Иди спроси.

— Нет, в Малмыж мне хода нет. Да и Митрошка на меня зуб имеет.

Утки сварились. Пиапон снял с костра котел. Ванька тяжело поднялся, сходил на берег, принес бутылку водки, буханку хлеба, ложку. Разлил водку по кружкам. Молча выпили, молча начали хлебать навар из котла. Куски утятины вытаскивали заостренными палочками. Выпили по второй.

— Всюду говорят, ты умный, — наконец сказал Ванька. — И впрямь ты умный, Пиапон. Хитрый еще. Не боюсь я твоих братьев, охотников-друзей, убил бы тебя, да почему-то жалко. Почему? Сам не знаю. А ты меня убил бы?

— Я врагов убивал.

— Значит, убил бы. А мне тебя жалко.

«Врешь, — подумал Пиапон. — Ты боишься за себя, знаешь, что тебя завтра же разыщут охотники».

— Где твои люди?

— Зачем они тебе, выдать хочешь?

— Не хочешь, не говори. Совсем можешь ничего не говорить.

— Ладно, Пиапон, без ссоры разъедемся. Как-никак мы с тобой знакомы двадцать с хвостиком лет. Ты не видел меня, я не видел тебя.

Доели утятину, запили чаем и молча засобирались. Сели в оморочки, взялись за весла.

— Не бойся, сказал, не убью, — промолвил Ванька.

— Я не боюсь, ты меня бойся, — ответил Пиапон. — Ты один, а за мной Советы, охотники.

«А вдруг выстрелит, — мелькнула трусливая мысль, — у него маузер, винтовка, издалека может стрелять».

Пиапон, стараясь не глядеть на Зайцева, оттолкнул оморочку и демонстративно повернулся к нему затылком. Но холодный страх все же пробирался в сердце, так и хотелось прижаться всем телом ко дну оморочки.

— Покедова, Пиапон, — раздался голос Ваньки.

Пиапон невольно вздрогнул и выругался.

— Увидишь Митрошу, поклон скажешь. Я покидаю Амур.

«Бежишь, пока голова цела, — подумал Пиапон. — Врешь, никуда ты не уедешь. Разве вонючий хорек бросит падаль, пока не съест всю, не обглодает последние кости. Мне — твои слова. Усыпляешь. Боишься ты меня».

— Больше не встретимся, Пиапон!

— Хорошо, — громко ответил Пиапон, а тише добавил: — Кто знает, может, еще встретимся.

Пиапон заехал в Нярги, торопливо похлебал горячей ухи и выехал в Малмыж на ночь глядя. Было совсем темно, когда он пришел к Митрофану.

— Пойдем на телеграф, — сказал он, позабыв поздороваться. — Сейчас он может работать?

— Что, что случилось? — встревожился Митрофан.

Из-за перегородки выбежала Надежда.

— На телеграф надо, пошли быстрее. Ванька тут рядом.

Митрофан накинул ватник, и они пошли. По дороге Пиапон рассказал о своей встрече с Зайцевым, передал поклон.

— Ишь, гад, поклоны шлет, — со злостью сказал Митрофан.

Телеграфист отстукал в Иннокентьевку, что Зайцев находится на пути между Малмыжем и ими, что едет на оморочке, вооружен винтовкой и маузером. Один, без банды. Где банда — неизвестно.

Выкурив по цигарке у телеграфиста, друзья вернулись в дом Митрофана. Надежда к этому времени уже нажарила картошки, сварила кету, достала маринованных грибочков, соленых огурцов. Сели за стол.

— Пиапон, какой Ванька теперича? — спросила Надежда.

— Плохой, злой, — ответил Пиапон.

— Будешь злым, когда тебя, как волка, обкладывают, — сказал Митрофан. — Был человеком, стал волком.

— Ничего не понимаю, — задумчиво проговорил Пиапон. — Охотились вместе. Он золото копал, доски пилил, партизаном был, мастер хороший. Чего ему надо? Все есть, хорошо жил. Так я говорю? Зачем пошел людей убивать? Зачем грабит чужое?

— Почему хунхузы грабят?

— От бедности, так говорили русские в Хабаровске.

— Может, от бедности кто и грабит, только другие этим богатства добывают, вот так, Пиапон. А Ванька особая статья. Этому все было мало. Грабежом стал заниматься, так легче и быстрее можно разбогатеть. Кому, конечно, боязно, но он, черт, храбрый.