Амортенция - [6]

С закаменевшим лицом Сасори подошёл ближе и остановился напротив Анко, которую марионетка опустила к самому полу, вровень с кукловодом. Он между тем неуловимым движением извлёк из рукава сенбон и провёл им по незащищённой шее куноичи — у той дыхание перехватило от того, как остро это было, опасно. И точно переходило границу того, что можно счесть разумным.

Если подумать: одно движение. Одно движение — вот и всё, что сейчас отделяет Анко от смерти. Единая блажь, шальная мысль, простое желание увидеть чью-нибудь смерть, возникшее у Сасори, — и жизнь Анко оборвётся.

Они оба понимали это, но относились по-разному.

Анко облизывала губы, ловя кайф от того, как близко к краю стоит сейчас — в такие моменты особенно остро ощущается жизнь! Даже лучше, чем на поле боя, где адреналин подстёгивает к действию, движению, уклонению от атаки — у тренированных мышц на это рефлекс, они не могут иначе. Но сейчас, когда кристально очевидно, что сопротивление бессмысленно, более того, желание оказать его сознательно задавлено, каждый орган чувств, каждая клетка тела цеплялась за то, что может секунду спустя ускользнуть: ощущение жизни. От этого трясло, это заводило. Отчаянно хотелось сделать чувства ещё острее.

Взгляд Сасори был отрешён, словно присыпан пеплом — такой чаще можно увидеть у Итачи, когда тот размышляет о вечном. Впрочем, Анко не сомневалась, что именно на вечности сейчас сосредоточены помыслы кукловода — на его холодной философии, что лишь нерушимая статика истинно прекрасна, что в мире совершенства нет места мирской суете. Размышлял ли он, не сделать ли Анко, так податливо раскинувшуюся перед ним в объятиях им же контролируемой куклы, частью вечной красоты? О да, определённо…

Острие сенбона нажало сильнее, прокололо кожу…

…вот только, кажется, пока что это желание проигрывало потребности видеть Анко частью мирской суеты.

…и, прочертив линию стекающей к ключице дорожкой крови, отстранилось, не причинив фатального вреда.

В тот же миг марионетка поднялась выше, резко сгибая Анко, заводя руки ей за спину и заламывая, перехватывая за локти, сводя лопатки; искусственная рука легла на затылок, не позволяя поднять голову, а деревянные пальцы впились до боли, грозя сломать рёбра. Анко зашипела, взбешённая унизительной позой, но оборвала себя, когда сенбон коснулся ещё довольно свежих шрамов на левой лопатке. Кандзи «Драгоценность».

— Знаешь, чем дольше смотрю, тем больше утверждаюсь в верности выбора клейма, — протянул Сасори задумчивым тоном учёного-наблюдателя, делающего вывод по очередному эксперименту. — Во многих смыслах оно тебе подходит.

Анко промычала что-то невразумительное. Она с трудом сопротивлялась кипящему томлению, разливавшемуся по телу, полностью погребая под собой ощущения на границе дискомфорта и слабой боли, которые давала кукла.

— Да мать твою, ещё не натрынделся за день на уроках? — зло прошипела она в пол. — Возьми меня, а потом говори хоть весь остаток ночи.

— Хорошо, — подозрительно легко согласился Сасори и играючи, одним движением засунул сенбон в резинку на её хвосте; на выходе игла царапнула кожу головы, но прошла по касательной и не причинила боли.

Анко замерла в напряжённом ожидании, облизывая губы, следя за его ногами. Сасори отступил назад для удобства и быстро разделся — одежда шуршала и падала на пол, элемент за элементом. «Будто сбрасывает кожу», — невольно пришла ассоциация, но её Анко поспешила прогнать — перед ней сейчас скорпион, не змей. Хотя ситуация отчасти схожа: она так же не может двинуться, так же напряжена, не зная, чем всё обернётся…

За невольным проведением отвратительной параллели она не сразу заметила, как Сасори вновь приблизился, выдернул из её нехитрой причёски сенбон и опустил его острие на прежнее место, затем, подумав, перенёс на правую сторону. Деревянная рука на затылке настойчиво направила Анко. «Так уверен, что не цапну?!» — удивление на грани восторга — не ситуацией, им. Уверенным, контролирующим, читающим её настолько охуенно точно, что отчаянно хочется то ли смеяться, то ли рыдать. Но Анко, конечно, не сделала ни того, ни другого, а вместо этого без задней мысли прикоснулась губами и тут же разомкнула их, вбирая полунапряжённую плоть, подключая язык.

Сасори — страшный человек, на самом-то деле; он умеет повернуть всё так, что ты готов будешь просить его позволить сделать то, чего хочет он. Что касается ответа…

Когда он проколол кожу, Анко встряхнуло, и она тихо застонала. Острие преодолело слой мышц, упёрлось в кость лопатки. От сенбона расходились острые, жгущие импульсы — чакра.

Да, этот страшный человек умеет быть благодарным. На свой особенный, жестокий манер, но Анко другого не нужно.

— Если пробью кость здесь, задену лёгкое, — его голос сладко вибрирует, но в остальном Сасори держит себя в руках, шиноби с прекрасным контролем.

Это в какой-то мере задевает гордость. Анко умеет довести до блаженного исступления любого: мужчину, женщину, почти потерявшего человеческий облик шиноби с комплектом дополнительных рук или с какой-нибудь синтетической хернёй вместо крови — с пятнадцати лет могла! И рано ей ещё на свалку истории! Доказывая это, Анко приложила всё умение в мстительном желании добиться отклика — и получила удовлетворённый, поощряющий стон. Ободрённая этим, она расслабила горло и придвинулась близко, насколько смогла, чувствуя движение навстречу.