Amor legendi, или Чудо русской литературы - [155]
Явно софистическим доказательствам Лейбница, будто этот мир – лучший из возможных миров, можно вполне серьезно и добросовестно противопоставить доказательство, что этот мир – худший из возможных миров[1187].
Сомнения в позитивном взгляде на природу очевидны уже в произведениях Гёте. Вертер, который некогда видел в «живой природе» с ее «кипучей, сокровенной священной жизнью» образ блаженного рая, в записи, датированной «18 августа», зафиксировал свое прогрессирующее отчаяние:
Передо мной словно поднялась завеса, и зрелище бесконечной жизни превратилось для меня в бездну вечно отверстой могилы. ‹…› Нет мгновения, которое не пожирало бы тебя и твоих близких, нет мгновения, когда бы ты не был, пусть против воли, разрушителем! Безобиднейшая прогулка стоит жизни тысячам жалких червячков; один шаг сокрушает постройки, кропотливо возведенные муравьями, и топчет в прах целый мирок. О нет, не великие, исключительные всемирные бедствия трогают меня, не потопы, смывающие ваши деревни, не землетрясения, поглощающие ваши города: я не могу примириться с разрушительной силой, сокрытой во всей природе и ничего не создавшей такого, что не истребляло бы своего соседа или самого себя. И я мечусь в страхе. Вокруг меня животворящие силы неба и земли. А я не вижу ничего, кроме всепожирающего и все перемалывающего чудовища[1188].
В стихотворении «Божественное» («Прав будь, человек…»[1189]) благородное человечество с его из ряда вон выходящей «высокой сутью» противопоставлено «неблагородной» природе:
В романе «Избирательное сродство» равнодушная природа прямо обвинена в смерти Оттилии; нарратив этого эпизода представляет собой несобственно-прямую речь, в которой перекрещиваются повествовательные планы героя и автора:
‹…› равнодушной рукой природы были уничтожены совсем иные скромные добродетели [имеются в виду добродетели Оттилии. – П. Т.], лишь недавно взошедшие из ее плодоносных глубин, редкие, прекрасные, любви достойные добродетели, благостное влияние которых наш скудный мир воспринимает с радостью и наслаждением и об утрате которых всегда скорбит и тоскует[1192].
Смерть Оттилии влечет за собой смерть Эдуарда, и оба находят свой последний приют рядом друг с другом под сводами капеллы. Равнодушную природу нисколько не беспокоят людские надежды и счастье любви, даже если эти люди ранее видели в ней источник сочувствия и хранительное убежище. Равнодушие, однако, имеет и свои положительные стороны: это гарантия «всеобщего равенства, которое ждет нас всех хотя бы после смерти»[1193], и «нерушимого покоя» в ее вечно мирном царстве, как замечает Гёте по поводу смерти Эдуарда. Проблему равнодушия природы особенно заостряет то, что она возникает в финале романа «Избирательное сродство».
В первые десятилетия XIX в. концепт «равнодушной природы» распространяется в творчестве все новых и новых литераторов. Даже Новалис в 1799 г. замечает в одном из своих фрагментарных набросков: «Взгляд на природу, как на механизм ‹…›. Неодушевленное равнодушно»[1194]. И если только я правильно понимаю заметку Новалиса, для него голубой цветок и равнодушие природы – явления одного порядка.
В 1820-е годы Генрих Гейне публикует в «Книге песен» стихотворение, которому он дает лаконичное заглавие «Вопросы» (второй цикл «Северное море»). Лирическим героем написанного верлибром стихотворения является юноша, стоящий ночью на морском берегу и вопрошающий волны морские о том, что есть человек и что есть жизнь:
Ответ на эти вопросы ролевого лирического Я дается от имени некоей вышестоящей неперсонифицированной инстанции – вероятно, мы могли бы отождествить субъект этого высказывания с поэтом Генрихом Гейне. Ответ, который является финальным резюме стихотворения, гласит:
И хотя для Гейне природа вечна, о ее красоте, умиротворенности и справедливости здесь нет и речи. В его тексте доминируют мотивы холодности и равнодушия, перед которыми выглядят глупыми все человеческие вопросы. Позже, во втором томе «Романтической школы» (гл. IV) Гейне вполне последовательно и очень эмоционально выступил против «больного» Новалиса и «голубого воздуха» романа «Генрих фон Офтердинген». Вышеприведенную заметку Новалиса о равнодушии неодушевленного Гейне при этом явно не знал.
