Amor legendi, или Чудо русской литературы - [141]

Таким образом, обнаруживается много серьезных оснований для идентификации «немецкой поэмы» с «Речью мертвого Христа…». В качестве дальнейших примеров немецких произведений, которые могли бы подразумеваться под выражением «немецкая поэма», можно было бы назвать «Ночные бдения» Бонавентуры (1804), однако совпадения в этом случае менее убедительны. В «Ночных бдениях» очень сильны элементы подражания Жан Полю, что становится особенно явным в заключительной главе книги (сцена на кладбище, «Стихотворение о бессмертии» и, наконец, троекратное финальное «Ничто!»)[1077]. То есть и при такой интерпретации мы возвращаемся – правда, опосредованно – к Жан Полю.

V

Подведем краткий итог сказанному выше:

1. Такие формулы, как «поэтические нигилисты» (Жуковский, Шевырев), а также «эстетический нигилизм» или «фантасмагория чудовищного нигилизма» (Надеждин) показывают, что раннее русское понятие «нигилизм» уходит корнями в немецкую дискуссию об эстетике. Надеждин клеймит байронизм и эстетическое наслаждение ужасами как «эстетическую преисподнюю» (orcus aestheticus в его диссертации). Нигилизм является у него понятием с яркой пейоративной окраской, при помощи которого обозначается отрицание традиционных этических и эстетических ценностей. «Эстетика ужаса» рассматривается как разрушение подражания природе и «разума» и подвергается резкому осуждению.

2. Первоисточником понятия «нигилизм» является «Приготовительная школа эстетики» Жан Поля, которую непосредственно использовали как Жуковский, так и Шевырев. Словоупотребление Надеждина тоже можно рассматривать в этом контексте, поскольку и он дословно использует лексику немецкой критики «поэтического нигилизма» (ничто, ничтожество, пустыня, пустота, бездна и проч.)[1078]. Безусловно, следовало бы основательнее, чем это было сделано до сих пор, изучить публикации русских журналов, участвовавших в дискуссии об «эстетическом нигилизме». При этом необходимо обращать внимание и на французских и английских авторов. Многое могло бы быть объяснено за счет принятия во внимание языков-посредников, переводов с этих языков. В описанном выше случае, например, является возможной следующая очередность: Жан Поль – Ж. де Сталь – Нодье – «Московский телеграф» – Надеждин. В целом история понятия «нигилизм» в XIX в. до Тургенева является наглядным примером немецко-русских взаимосвязей и взаимовлияния[1079].

3. Рецепция «Речи мертвого Христа…» Жан Поля и ее воздействие на русскую литературу должны быть изучены в рамках отдельного исследования. При этом можно было бы снова поставить вопрос о том, пользовался ли Достоевский «Речью…», и если да, то каким образом[1080].

Образы Аркадии в русской литературе XVIII–XIX вв. [1081]

I. Введение

Русский образ Аркадии имеет особенности, связанные с историей русской культуры и литературы. На протяжении Средних веков и большей части Нового времени в России, в отличие от Европы, не было художественной литературы как таковой: налицо лишь ее рудиментарные зачатки (ср. проблему «Слова о полку Игореве»). Россия находилась под влиянием не Афин или Рима, а Византии. Русь не знала не только традиционного деления литературы на роды – эпос, драму, лирику, – но и (судя по некоторым редким сведениям) канонических европейских авторов. Место литературы занимали письменные источники или тексты религиозного и нравственно-поучительного или утилитарного характера: например, хроники, путевые заметки, жития святых, литургические тексты, советы по домоводству (ср. так называемый «Домострой») или правовые документы и проч. Эти типы текстов бытовали в рукописной форме, поскольку книгопечатание в России появилось сравнительно поздно[1082]. Подобного рода тексты просто не предполагали наличия буколических тем, мотивов и типологических персонажей, идиллического изображения жизни на фоне природы или аркадских образов литературного топоса locus amoenus (прелестный уголок, идиллический топос). В живописи, в свою очередь, преобладали религиозные мотивы (иконописная традиция), а известное пристрастие к аркадскому стилю паркового ландшафтного искусства проявляется в России намного позже, чем в Европе.

Соответственно, насколько мы сегодня можем судить, Русь была незнакома с семантикой понятия «Аркадия/аркадский». В словарях древнерусского языка это понятие отсутствует[1083]. Даже в знаменитых словарях Российской Императорской Академии наук (М., 1789 и 1806) и в словаре Владимира Даля (М., 1861) нет словарных статей «Аркадия/аркадский» в значении «поэтический или духовный ландшафт». Тот факт, что в XVIII в. соответствующее прилагательное употреблялось в трех вариантах – «аркадийский», «аркадический», «аркадский»[1084] – свидетельствует о нестабильности словоупотребления. Слово «Аркадия» встречается преимущественно как географическое понятие, обозначающее область в Пелопоннесе (например, в «Сводном каталоге» XVIII в.), или как прилагательное в словосочетании «аркадские яблоки» для обозначения сорта яблок (в словарях Даля и Павловского, см. также академический словарь 1789 г.). Даже в современных русских мифологических словарях словарная статья «Аркадия» порой отсутствует. Поиски понятия «Аркадия/аркадский» в алфавитных и предметных указателях к произведениям Пушкина и Достоевского тоже оказываются тщетными.