Амирспасалар. Книга I - [93]

Глава XV. ШОТА ИЗ РУСТАВИ

Статный, красивый юноша медленно шел, погруженный в думы, по тенистой аллее академии при Гелатской лавре. Кончалась его учеба в «Новых Афинах»[104], где некогда первенствовал Иоанэ Петрици, светоч и знамя науки Картли, мыслитель с широким умственным горизонтом, основоположник новой философской школы.

Эх, горевал Шота, где достать бумаги? Пергамент и бумага в Картли были большой редкостью, стоили очень дорого, не по карману бедному школяру. Даже великим царям прошения подавались на маленьких лоскутках, а ответы и решения для экономии писались на них же. Грамотному простонародью приходилось вести хозяйственные записи на выскобленных бычьих лопатках. Из-за этого большую часть своих стихов (а Шота тайком писал их с раннего возраста) приходилось держать в памяти. По ночам, при неверном свете ночника, Шота зачитывался в своей каморке родными поэтами. Он проглотил «Абдул-Мессию» Иоанэ Шавтели, монаха из Самцхе, секретаря царицы Тамар, мужа весьма преславного и получившего «благодать предвидения». Зачитывался величавым эпосом «Дилариани» Саргиса Тмогвели, рыцаря и поэта, подобного славным трубадурам Прованса. Потом увлекся Шота его же повестью «Висрамиани» и поэмой Мосе Хонели «Амиран-Дареджаниани». Затем ему в руки попали звучные оды Чахрухадзе, чья жизнь была сплошным увлекательным романом. Вдохновляясь, Шота сам писал, пока хватало бумаги и не кончалось масло в светильнике, а мутный рассвет не начинал пробиваться через окошко.

Сегодня — большой день в Гелатской академии. Высокопреосвященный Николоз Гуласберидзе проводит последнее занятие. Смиренного Николоза, некогда католикоса Грузии, добровольно уступившего патриарший престол неукротимому Микаэлу Мирианидзе, любили за глубину мыслей и высокую чистоту учения. Храм был наполнен до отказа семинаристами и гостями. Святитель был в ударе и, посвятив свое выступление необычной теме «Война — это зло», закончил его следующими проникновенными словами:

— Есть народы, которые, проявляя особое усердие к красноречию и философии, занимаются изысканиями дел божеских и человеческих, как, например, мудрые эллины. Великий отец церкви Иоанн Дамаскин говорил: «Будем исследовать также и учения языческих мудрецов. Может быть, и у них мы найдем что-либо пригодное, приобретем что-либо душеполезное». Другие же народы не имеют навыка в красноречии и философии, поскольку, пренебрегая научными и философскими изысканиями, всю надежду свою возлагают на Бога и на длань свою, которой они совершают дела геройские…

Слова мудрого старца били не в бровь, а в глаз невежественным представителям благородного сословия, которые соблаговолили из любопытства присутствовать на занятии. Воины громко выражали свое недовольство, выходя из собора:

— Загнул преосвященнейший! Кто не владеет саблей, тот не мужчина…

— Конечно, конечно! А разве на Бога святитель Николоз больше не надеется?

— Слышал бы покойный Микаэл — не спустил преосвященному, а, не посмотрев на сан, послал бы в отдаленный монастырь на покаяние!

— Ересь, сущая ересь! — шипели недоброжелатели из клириков.

Глубоко запали слова доброго пастыря в сердце Шота.

Закончив учение и получив свидетельство из академии, Шота решил попытать счастья в столице, хотя дядя-монах и ждал его в Рустави для посвящения в духовный сан. С попутными торговыми караванами где пешком, где на арбе, юноша через неделю прибыл в Тбилиси и остановился у дальних родственников.

Родичи вовремя вспомнили, что после передачи Рустави могущественным Мхаргрдзели азнаур Шота стал их вассалом, и посоветовали немедля направиться на поклон к новому патрону, амирахору Закарэ. Без труда найдя особняк Мхаргрдзели, Шота с робостью вошел в обширный двор, где сразу поднялся лай многочисленной охотничьей своры. С трудом угомонив псов, привратник спросил Шота, что ему нужно в княжеском доме. Потрепанная одежда и скромный вид юного пришельца явно не внушали особого почтения старому слуге. Когда Шота сказал, что ему необходимо видеть самого князя Закарэ, привратник отрицательно покачал головой:

— Трудно, очень трудно видеть князя! Всегда на воинском учении или во дворце, а больше в походах…

И доверительно сообщил:

— Даже жениться до сих пор не успел господин!

Псы радостно залаяли. Во двор, сопровождаемый многочисленной свитой, въезжал всадник на вороном коне.

— Великий ишхан, — успел шепнуть привратник и бросился навстречу хозяину.

«Так вот он каков! Словно Рустем из «Шах-намэ»… — мелькнула мысль. Шота почтительно скинул шапку.

Узнав, что молодой азнаур родом из Рустави и является его вассалом и что он поэт, Захарий взял его за плечо, спросил, как зовут, и ласково молвил:

— Пройдем ко мне в покой, Шота! Расскажешь подробно о себе, тогда и подумаем, что с тобой делать…

Долго длилась первая беседа Шота с его молодым патроном. Захарий был человеком образованным и сразу же высоко оценил талант и удивительное мастерство восемнадцатилетнего поэта. Шота хорошо читал свои стихи, строго соблюдая цезуру и ударения, столь характерные для грузинского стихосложения. Особенно тронули Захария стихотворения, посвященные «миджнурству»