Амирспасалар. Книга I - [106]

Тавризский чорсубазар[123] славился по всему Востоку своими крытыми торговыми рядами, которые тянулись на несколько кварталов. В круглых куполах его крыш были проделаны широкие отверстия, и через них дневной свет попадал в многочисленные лавки. Из местных товаров выставлены были тонкие шелка и ткани, знаменитые тавризские серебряные и золотые изделия, ковры и посуда. Были и привозные товары — роскошные анийские шелка, не имевшие себе равных кашанские ковры с белыми медальонами на голубом фоне; тонкие индийские муслиновые ткани, великолепные хорасанские доспехи; дамасский булат, драгоценные русские меха и льняные ткани; эмалевые кубки из Исфагана, китайский фарфор. С Запада, из Константинополя, поступали рытый бархат и парча, из Италии — флорентийские сукна и миланское оружие. Отдельно помещался невольничий рынок. Здесь продавались девушки и молодые рабы, с изможденными от лишений телами, натертыми для красоты кунжутным маслом. Продавцы похлопывали руками по дрожащему от холода живому товару и громко расхваливали его достоинства. Впрочем, покупатели были непривередливы. Военная добыча давно не поступала на рынок, и цены на рабов поднимались с каждым днем.

Один из первостатейных сарафов-менял — Кулихан сидел в ряду, где производились денежные операции. Здесь отправляющийся в дальнее путешествие купец мог получить кусок темного пергамента с непонятными знаками и тамгой банкира. По такому денежному переводу-барату любой банкир от Самарканда до Каира выплачивал подателю указанную в переводе сумму. Это было очень удобно — в те времена звонкой монеты вообще не хватало и торговля часто производилась в долг, а перевозка наличных денег была небезопасна. Кулихан торговал также восточными пряностями. Последнее занятие прикрывало третье ремесло почтенного сарафа — шпионаж. В свое время Кулихан, попавшийся в каком-то крупном мошенничестве на тбилисском рынке, был искусно завербован покойным Заалом Саварсалидзе. Немало золота и серебра из казначейства перешло в пухлые руки тавризского купца в оплату за доставленные ценные и тайные сведения.

У Кулихана в числе торговых служащих было двое кяфиров[124] — Шалва и Смбат — веселый месх и медлительный лориец. Юноши пользовались доверием купца и часто отправлялись в Тбилиси с очередной партией товаров. Заодно в пояса приказчиков зашивались и шпионские сообщения тавризского купца. Посылка тайных донесений осуществлялась древнегреческим способом, введенным в практику царской разведки хитроумным Саварсалидзе. На палку определенной длины накручивалась узкая пергаментная лента, и послание писалось вдоль палки через все кольца. Снятое с палки письмо на пергаментной ленте прочесть было невозможно, — это мог сделать только его получатель, имеющий палку такой же длины и толщины.

После смерти Саварсалидзе всех зарубежных лазутчиков передали в ведение войска, где эту тайную работу возглавлял заместник амирспасалара. По рекомендации вазира Чиабера на эту должность был назначен начальник дворцовой охраны Цихишвили. Это было большой ошибкой. Князь Заза оказался беспечным человеком и растерял большую часть лазутчиков. Лишь донесения Кулихана продолжали поступать в обычном порядке, раз в месяц. Сообщения Кулихана были успокоительные, ничего в Тавризе как бы и не происходило. Цихишвили раскручивал узкие ленты пергамента и спокойно подшивал донесения в особую кожаную папку, а затем прятал папку в большой железный сундук. В последний раз князь Заза соблаговолил побеседовать с посланцем месхом:

— Каждый раз одно и то же пишет ваш Кулихан! Ты ему скажи — если нет ничего нового, можете зря не приезжать. Что попусту тратить пергамент, раз у вас в Иране все тихо и спокойно?

— Слушаю, патроно, — ответил Шалва и пустился в обратный путь.

Смбат очень скучал в отсутствие своего друга. В свободное от работы время он сидел у входа во двор дома и наблюдал за уличной жизнью. Однажды вечером, когда обычно утихает городской шум, послышались необычайные звуки. Гремели барабаны, трубили трубы, раздавались клики многочисленной толпы. По улице к дому Кулихана, который отсутствовал, находясь в поездке по своим делам, приближалось торжественное шествие. Впереди шел большой слон с позолоченными бивнями, украшенный разноцветными конскими хвостами. Со спины слона свешивался огромный священный ковер. За слоном двигались вооруженные всадники. Под богатым балдахином несли большое зеленое знамя. Сзади выступали улемы, вертелись в экстазе дервиши, шла большая толпа айаров[125], воинственно завывая:

— О, Мухаммед! О, Али! Джихад!

Смбат уже несколько лет проживал в Тавризе, бегло говорил по-персидски и сразу понял зловещее значение процессии.

— Зеленое знамя пророка… Джихад… Но это значит — война!

Ночью приехал из Тбилиси Шалва. Когда он передал другу разговор в Тбилиси с князем Цихишвили, Смбат, предостерегающе подняв палец, прошептал:

— Кулихан обманывает — сегодня я видел зеленое знамя пророка на улице…

— Война?! — с ужасом произнес Шалва. — Но тогда и мы с тобой, Смбат, тоже изменники родины. Нет нам прощения!

Смбат побледнел. На его горбоносом лице, покрытом юношеским пушком, появилось выражение растерянности: