Американская пустыня - [4]
– Господи Боже Иисусе! Господи Иисусе, Боже мой! Аллилуйя! Чудо в моей церкви! В моем маленьком доме Господнем! Иисусе! Иисусе! Иисусе!
– Иисусе! Иисусе! Иисусе! – мерным речитативом вторил хор.
В разгар пения, визга и пука Тед Стрит выбрался из гроба и встал лицом к конгрегации. Так уж случилось, что брюки его пришлись в самый раз мистеру Труппу, потому от пояса и ниже он был гол как сокол, и впереди этак кокетливо свисал уд. Тед Стрит переводил взгляд с одного лица на другое, внимательно всматриваясь в каждое по очереди и вспоминая разные их ракурсы и принадлежащие им голоса.
Похоже, «беовульфистка» перепугалась больше всех.
Рейчел Радди впервые появилась в кампусе сразу же после конференции Ассоциации новых языков. Стоял январь, дождь лил шестой день подряд, затапливая каньоны, смывая роскошные особняки и превращая скоростные автострады в устрашающие реки воды и масла. Теда Стрита включили в сорокапятиминутный ленч, предшествующий лекции Рейчел. Ленард Форман привел ее в факультетский клуб, где к ним должна была присоединиться Генриетта Блюз, однако с ирландским сеттером Генриетты приключились конвульсии, так что она прийти не смогла. А затем позвонила жена Ленарда Формана – дескать, она застряла на 405-м, и не заберет ли Ленард их дочку. Вот так Тед остался наедине с Рейчел Радди, причем оба со всей отчетливостью сознавали грядущие перемены в плане карьеры.
– Я прочел отзыв о вашей книге: ее очень хвалят, – заметил Тед.
Рейчел Радди поковырялась в салате.
– По-моему, вы два года назад выступили с докладом в Каламазу, – откликнулась она. – Я так поняла, доклад очень удался.
Тед кивнул – при том что, хоть убей, не помнил никакого такого доклада.
– В вашем cv[iii] говорится, что у вас новая книга на выходе.
– Да, в Кембридже, – подтвердила Рейчел. И тут же, словно устыдившись сказанного, добавила: – Мне столько всего велели переделать, я уж думала, никогда ее не закончу.
Тед глядел, как гостья ест: Рейчел Радди ему решительно нравилась. Как печально: она ведь мучительно сознает, что явилась сместить его, причем вынуждена смотреть в лицо этому досадному факту – просто-таки через стол.
– Вам не за что себя винить. Если у меня карьера не сложилась, то при чем тут вы? Не обращайте внимания. Я, например, уже смирился. Так отчего бы нам не расслабиться немного?
Рейчел Радди улыбнулась.
– Вы ужасно славный, – промолвила она.
Тед кивнул.
– Вы вроде бы тоже. Что мне вам рассказать об этом месте? – Признаться, в тот момент Тед себя ужасно славным отнюдь не считал. Ведь он говорил все это гостье только затем, чтобы облегчить жизнь себе, не ей.
– А вы расскажете все как есть? – спросила она.
– А то!
Когда в душной, переполненной церкви Тед посмотрел на Рейчел Радди, она в ужасе подняла перцовый аэрозоль и принялась прыскать во все стороны, ослепляя объятых паникой людей, которые пробивались к дверям. Те, в свою очередь, завизжали еще громче, еще пронзительнее – ежели, конечно, такое возможно. Орвилл Орсон, схватившись рукою за грудь, рухнул на скамью.
Девять лет назад Теда Стрита взяли на кафедру отнюдь не благодаря Орвиллу Орсону; тот, по слухам, вообще был против его назначения. Впрочем, толстяк держался вполне любезно.
– Зайдите ко мне в кабинет, – позвал Орсон однажды, углядев Теда в коридоре. – Присаживайтесь.
– Никак, новая лампа? – полюбопытствовал Тед.
– Да, жена купила. – Орсон закрыл дверь и подпихнул под нее свернутое полотенце. – Закурите?
– Нет, спасибо.
Орсон ткнул толстой сигарой чуть ли ему не в лицо, уселся за стол, прикурил, сложил руки на обширном пузе.
– Тед, вы ведь знаете, что в следующем семестре выдвигаетесь в кандидаты на штатную должность?
Тед кивнул.
– Как там ваша книга? – полюбопытствовал Орсон.
– В «Корнелл» ее продержали полгода, но так и не взяли.
Орсон выглянул в окно и затянулся поглубже.
– Отзывы о вас как о преподавателе превосходные. Да вы и сами это знаете. Тед, как по-вашему, опубликуете вы эту книгу или нет?… Ладно, отвечать не трудитесь. Тед, Тед, Тед! Какие-либо иные виды у вас есть?
– Вы хотите сказать, что на должность мне рассчитывать нечего? – уточнил Тед.
– За восемь лет вы опубликовали две статьи.
– А то я не знаю, сколько и чего я опубликовал.
– Или не опубликовали! – рявкнул Орсон. – Послушайте, Тед, я вам не враг, но документов для назначения на должность требуется вот такенная папка. Протоколы заседаний, посещения лекций, внешние отзывы… а потом кафедре предстоит написать длиннющее письмо, объясняя, почему факультет рекомендует сделать то-то и то-то… Так вы собираетесь наконец опубликовать эту вашу книгу или нет?
– То есть если книга не выйдет, на должность мне рассчитывать нечего? – повторил Тед.
– По правде говоря, да.
– Но я превосходный преподаватель, – возразил Тед.
– Ну, отзывы о вас и впрямь неплохие.
Тед глянул в окно, на парковку и улицу за ней.
– А это хоть что-нибудь значит?
Орсон не ответил. Он тупо глядел на зажатую в пальцах сигару – а затем лицо его и шея медленно налились багрянцем, он запрокинул голову, вытянул грузные ноги…
– Что такое? – спросил Тед.
Орсон вывалился из кресла.
Тед обежал стол и опустился перед ним на колени.
Малыш Ральф, носитель ужасающе мощного интеллекта с коэффициентом 475, не приемлет речь по причинам философским и эстетическим. Кроме того, к 4 годам его похищают: 1. психически неустойчивая психиатресса, которая желает вскрыть его мозг; 2. пентагоновский полковник, который желает превратить его в совершенную шпионскую машину; 3. мексиканская пара, мечтающая о собственном ребенке; 4. католический священник, стремящийся изгнать из него демонов. И все это – лишь начало счастливого детства…Шедевр искусства лингвистики – роман Персиваля Эверетта «Глиф».
Художник-реставратор Челищев восстанавливает старинную икону Богородицы. И вдруг, закончив работу, он замечает, что внутренне изменился до неузнаваемости, стал другим. Материальные интересы отошли на второй план, интуиция обострилась до предела. И главное, за долгое время, проведенное рядом с иконой, на него снизошла удивительная способность находить и уничтожать источники зла, готовые погубить Россию и ее президента…
Политический заключенный Геннадий Чайкенфегель выходит на свободу после десяти лет пребывания в тюрьме. Он полон надежд на новую жизнь, на новое будущее, однако вскоре ему предстоит понять, что за прошедшие годы мир кардинально переменился и что никто не помнит тех жертв, на которые ему пришлось пойти ради спасения этого нового мира…
О красоте земли родной и чудесах ее, о непростых судьбах земляков своих повествует Вячеслав Чиркин. В его «Былях» – дыхание Севера, столь любимого им.
Эта повесть, написанная почти тридцать лет назад, в силу ряда причин увидела свет только сейчас. В её основе впечатления детства, вызванные бурными событиями середины XX века, когда рушились идеалы, казавшиеся незыблемыми, и рождались новые надежды.События не выдуманы, какими бы невероятными они ни показались читателю. Автор, мастерски владея словом, соткал свой ширванский ковёр с его причудливой вязью. Читатель может по достоинству это оценить и получить истинное удовольствие от чтения.
В книгу замечательного советского прозаика и публициста Владимира Алексеевича Чивилихина (1928–1984) вошли три повести, давно полюбившиеся нашему читателю. Первые две из них удостоены в 1966 году премии Ленинского комсомола. В повести «Про Клаву Иванову» главная героиня и Петр Спирин работают в одном железнодорожном депо. Их связывают странные отношения. Клава, нежно и преданно любящая легкомысленного Петра, однажды все-таки решает с ним расстаться… Одноименный фильм был снят в 1969 году режиссером Леонидом Марягиным, в главных ролях: Наталья Рычагова, Геннадий Сайфулин, Борис Кудрявцев.
Мой рюкзак был почти собран. Беспокойно поглядывая на часы, я ждал Андрея. От него зависело мясное обеспечение в виде банок с тушенкой, часть которых принадлежала мне. Я думал о том, как встретит нас Алушта и как сумеем мы вписаться в столь изысканный ландшафт. Утопая взглядом в темно-синей ночи, я стоял на балконе, словно на капитанском мостике, и, мечтая, уносился к морским берегам, и всякий раз, когда туманные очертания в моей голове принимали какие-нибудь формы, у меня захватывало дух от предвкушения неизвестности и чего-то волнующе далекого.