Американха - [153]

— Ифем, как ты можешь такое себе позволять? Всякий, кто со мной знаком, поймет, что это обо мне!

— Это неправда, Раньи. Твоя история — общее место.

— Ты что говоришь? Это же совершенно очевидно обо мне! Ты глянь! — Раньинудо примолкла, а затем принялась читать вслух.

В Лагосе много молодых женщин с неведомыми Источниками Дохода. они живут не по собственным средствам. В Европу они летают только бизнес-классом, но их работа позволила бы им лишь обычный авиабилет. одна такая женщина — моя подруга, красивая, талантливая, работает в рекламе. она живет на острове и встречается с Большим человеком-банкиром. я беспокоюсь, что рано или поздно она кончит, как многие лагосские женщины, определяющие свою жизнь мужчинами, с которыми им никогда по-настоящему не быть, изувеченные этой культурой зависимости, с отчаянием в глазах и с дизайнерскими сумочками на запястьях.

— Раньи, честно, никто не узнает, что это ты. Все комментарии пока — от тех, кто пишет, что видит в этом себя. Столько женщин растворяется в подобных отношениях. Когда писала, я в первую очередь имела в виду тетю Уджу и Генерала. Те отношения ее раздавили. Из-за Генерала она стала другим человеком, разучилась делать что бы то ни было сама, а когда его не стало, она потеряла себя.

— А ты кто такая, чтобы судить? Чем это отличается от тебя и твоего богатого белого в Америке? Получила бы ты штатовское гражданство, если б не он? Как ты работу в Америке нашла? Давай прекращай эту ерунду. Перестань заноситься!

Раньинудо бросила трубку. Ифемелу, потрясенная, долго смотрела на безмолвный аппарат. А затем удалила пост и поехала к Раньинудо.

— Раньи, прости меня. Пожалуйста, не сердись, — сказала она. Раньинудо уставилась на нее. — Ты права, — продолжила Ифемелу. — Судить — легко. Но я не имела в виду ничего личного — и писала не из плохих побуждений. Пожалуйста, бико. Я больше никогда вот так не нарушу твоих границ.

Раньинудо покачала головой.

— Ифемелунамма, твоя беда — эмоциональная фрустрация. Найди уже Обинзе, умоляю.

Ифемелу рассмеялась. Это последнее, что она ожидала услышать.

— Мне сначала похудеть надо, — сказала она.

— Ты просто трусишь.

До отъезда Ифемелу они просидели на диване, попивая солод, и посмотрели последние новости о знаменитостях по «Е!».

* * *

Дике вызвался модерировать комментарии в блоге, и Ифемелу смогла отдохнуть.

— О боже, куз, люди принимают это все близко к сердцу! — говорил он. Иногда, читая комментарии, смеялся вслух. Бывало, спрашивал, что означает то или иное незнакомое выражение. «Что такое “свети глазом”?[224]» Когда первый раз после его приезда отрубилось электричество, жужжание, тарахтение и писк ее ИБП[225] напугали Дике.

— О господи, это типа пожарная сигнализация? — спросил он.

— Нет, это такая штука, которая предохраняет мой телевизор, чтобы он от этих шизанутых отключений электричества не испортился.

— Вот это ошизеть, — сказал Дике, но всего через несколько дней уже сам ходил включать генератор, когда отрубали свет. Раньинудо привела своих двоюродных познакомиться — девчонки были примерно возраста Дике, джинсы в обтяжку висели на тощих бедрах, нарождающиеся груди прорисовывались сквозь тугие футболки.

— Дике, женись давай на одной из них-о, — сказала Раньинудо. — Нам нужны красивые дети в семье.

— Раньи! — оборвала ее одна из кузин, застеснявшись и пряча робость. Дике им понравился. С ним это было просто — при его-то обаянии, юморе и уязвимости, так явно видневшейся в глубине. Он выложил в «Фейсбук» снимок, который сделала Ифемелу, — у нее на веранде, с двоюродными сестрами Раньинудо, — и подписал: «Никакие львы меня пока не съели, чуваки».

— Жалко, что я не говорю на игбо, — сказал он ей, после того как провел вечер с ее родителями.

— Зато ты прекрасно понимаешь, — сказала она.

— Ну вот жалко, что не разговариваю.

— Можешь выучиться, — сказала она и внезапно сочла себя навязчивой, не понимая, насколько это действительно важно для него, вспоминая его на диване в цоколе, всего в поту. Задумалась, стоит ли продолжать.

— Да, наверное, — сказал он и пожал плечами, словно говоря, что теперь уж поздно.

За несколько дней до отъезда он спросил у нее:

— Каким на самом деле был мой отец?

— Он тебя любил.

— Он тебе нравился?

Врать ему она не хотела.

— Не знаю. Он был Большим Человеком в военном правительстве, а такое действует на людей и на то, как они обращаются с другими. Я беспокоилась за твою маму — считала, что она заслуживает лучшего. Но она его любила, по-настоящему, а он любил ее. Он тебя на руках носил с такой нежностью.

— У меня в голове не помещается, как мама могла так долго от меня скрывать, что была его любовницей.

— Она тебя оберегала, — сказала Ифемелу.

— А можно посмотреть тот дом в «Дельфине»?

— Да.

Она отвезла его к дому в «Дельфине» и оторопела от того, в каком он ужасном упадке. Краска на зданиях облупилась, улицы все в рытвинах, целый квартал сдался запустению.

— Тут было гораздо приятнее, — сказала она Дике. Он стоял и смотрел на дом, пока привратник не спросил: «Да? Что такое?» — и они сели в машину.

— Можно я поведу, куз? — попросил он.

— Точно?

Дике кивнул. Ифемелу выбралась с водительского сиденья, обошла машину и села на пассажирское. Он довез их до дома, лишь слегка помедлив, когда выезжал на Осборн-роуд, а затем влился в поток с большей уверенностью. Она понимала: это что-то значит для него, но что — не могла сказать. В тот вечер, когда опять отключили свет, генератор не пожелал работать, Ифемелу заподозрила, что ее шоферу Айо продали дизель, разбавленный керосином. Дике жаловался на жару, на кусачих комаров. Она открыла окна, заставила его снять рубашку, они легли на кровати рядом и стали болтать, бессвязно, она протянула руку, потрогала ему лоб — и оставила ладонь там, пока не услышала тихое ровное дыхание его сна.