Американха - [144]

Точи было не узнать, такой она стала жирной, даже форма носа изменилась, двойной подбородок рогаликом свисал под лицом. Она пришла к Ифемелу домой с ребенком в одной руке и с «блэкберри» в другой, а за нею тащилась домработница с тканой сумкой, набитой бутылочками и сосками. «Мадам Америка» — так поприветствовала ее Точи, а затем проболтала до самого конца своего визита — воинственными наскоками, словно пришла решительно побеждать в Ифемелу американскость.

— Я ребенку покупаю только британскую одежду, потому что американская линяет после первой же стирки, — сказала она. — Муж хотел переехать в Америку, но я отказалась, потому что система образования там ужасная. Одно международное агентство поставило его в рейтинге среди развитых стран в самом низу, между прочим.

Точи всегда была восприимчивой и обходительной: это она вмешивалась спокойно и рассудительно, когда Ифемелу с Раньинудо вздорили, еще в школе. В изменившейся Точи, в ее нужде обороняться от воображаемых нападок Ифемелу усмотрела громадное личное недовольство. И потому умиротворяла Точи — полоскала Америку вместе с ней, говорила только о том, что и ей не нравилось в Штатах, преувеличивала свой неамериканский акцент, пока беседа не превратилась в раздражающую головоломку. Наконец дитя Точи стошнило — желтоватой жидкостью, которую домработница поспешно вытерла, а Точи сказала:

— Нам пора, ребенок хочет спать. — Ифемелу с облегчением проводила их. Люди меняются, иногда — чересчур.

Прийе не столько поменялась, сколько сделалась жестче, покрылась хромом. Она явилась на квартиру Раньинудо с пачкой газет, опубликовавших фотографии громадной свадьбы, которую она недавно организовала. Ифемелу представила, что́ люди теперь говорят о Прийе. Дела у нее идут хорошо, очень даже хорошо, говорят они.

— Телефон с прошлой недели надрывается! — торжествующе заявила Прийе, отбрасывая рыжеватую прямую накладную прядь, падавшую ей на глаза; всякий раз, когда Прийе вскидывала руку отбросить с лица прядь, которая неизбежно падала обратно, потому что ее приделали именно с этой целью, Ифемелу отвлекалась на нервный розовый лак у Прийе на ногтях. У той вообще появились уверенные, слегка зловещие повадки человека, который умел подчинять людей своей воле. И Прийе блестела — серьги желтого золота, металлическая клепка дизайнерской сумочки, искристая бронзовая помада.

— Очень удачная свадьба получилась: у нас семь губернаторов присутствовало, семь! — сообщила она.

— И наверняка никто из них не был знаком с новобрачными, — ехидно заметила Ифемелу. Прийе пожала плечами, дернула кистью — показать, насколько это не имеет значения. — С каких пор удачность свадьбы измеряется количеством правительственных чинов? — спросила Ифемелу.

— Это показывает, что у тебя есть связи. Престиж показывает. Ты знаешь, до чего в этой стране могущественны губернаторы? Исполнительная власть — не баран чихнул, — сказала Прийе.

— Я вот хочу как можно больше чинов у себя на свадьбе-о. Уровень это показывает, серьезный уровень, — добавила Раньинудо. Она рассматривала снимки, медленно листая газеты. — Прийе, ты слыхала, что Мосопе женится через две недели?

— Да. Она ко мне обратилась, но у нее по моим меркам бюджет слишком маленький. Эта девушка так и не поняла первого правила жизни в Лагосе. Замуж выходят не за мужчину, которого любят, а за мужчину, который тебя лучше всех содержит.

— Аминь! — сказала Раньинудо, хохоча. — Но иногда в одном мужчине сходится и то и другое-о. Сейчас волна свадеб. Когда придет моя очередь, Отче наш? — Она глянула вверх, вскинула руки, как в молитве.

— Я говорила Раньинудо, что ее свадьбу устрою без всякой комиссии, — сказала Прийе. — Твою тоже, Ифем.

— Спасибо, но, думаю, Блейн предпочтет праздник без чинов, — сказала Ифемелу, и они все рассмеялись. — Устроим, наверное, что-нибудь скромное, на пляже.

Иногда она верила собственным вракам. Она почти видела их с Блейном, в белом, на карибском пляже, в окружении немногих друзей, бегут к импровизированному алтарю из песка и цветов, а Шэн смотрит и надеется, что кто-нибудь споткнется и упадет.

Глава 47

Оникан — старый Лагос, кусочек прошлого, храм угасшего величия колониальных лет: Ифемелу помнила, что дома здесь сутулые, некрашеные, неухоженные, по стенам плесень, петли ворот ржавые, обессиленные. Но девелоперы теперь ремонтировали и сносили, и на первом этаже свежеотделанного трехэтажного здания тяжелые стеклянные двери открывались в вестибюль, выкрашенный в терракотовый оранжевый, где секретарша Эстер с приятным лицом сидела перед маячившими на стене исполинскими серебряными буквами ЖУРНАЛ ЗОЭ. Эстер переполняли некрупные амбиции. Ифемелу представляла, как она роется в ношеной обуви и одежде на боковых стеллажах «Теджуошо-маркета», отыскивает лучшее, а затем без устали торгуется с хозяином. Она носила опрятно выглаженные наряды и потертые, но тщательно начищенные туфли на каблуке, читала книги из разряда «Как молиться, чтобы преуспеть», с шоферами общалась высокомерно, а с редакторами — подобострастно.

— Эта сережка у вас, ма, очень изящная, — сказала она Ифемелу. — Если соберетесь ее выбросить, отдайте, пожалуйста, мне, я вам помогу ее выбросить.