Американец - [70]

Нана бросила карты Таро на табуретку и встала с кресла, раскачивающегося как часовой маятник. Она вышла с веранды в кухню и вернулась с салатником.

– Американец выбрал истину, – услышал я ее довольный шепот. – Он всегда был сообразительным малым…

Я наблюдал за тем, как она идет к столу из красного дерева, накрытому к ужину, и ставит на него салатник.

– Прости, больше ничего нет, – извинилась она. – Я сегодня от боли сама не своя.

Я сел за стол и взглянул на кусочки помидоров и ломтики моцареллы, которые плавали в луже из молока, томатного сока и оливкового масла.

– Этого более чем достаточно, спасибо.

Мать бросила на меня хмурый взгляд, на лбу проступили морщины, словно любое проявление благодарности вызывало у нее подозрение, и вернулась в кресло на веранде. Воцарилась тишина. Ее нарушали лишь стук столовых приборов, звук, с которым мои челюсти пережевывали пищу, и позвякивание, исходившее от мамы, даже когда она сидела в кресле. На миг я засмотрелся на солнце, похожее на покрытый ржавчиной жетон, оно опускалось за бухту Трентареми. Волны бились о скалы, ветер усиливался и задувал в окна. – Значит, его нашли?

– Да, его учуял полицейский лабрадор.

– Где он лежал?

– Рядом с рекой, как и было указано на карте. Их всех арестовали.

Мы продолжали говорить о нем словно о пропавшем без вести, поскольку у нас уже давно выработался свой язык в условиях полной неопределенности, еще с тех пор, как карабинеры сообщили, что нашли подписанный отцом чек в кармане брюк убитого Вольфанго Патане. Мы оставались в том вербальном измерении, где жизнь и смерть были лишь атрибутами единственного непреложного факта – отсутствия Эдуардо. Неведение сводило нас с ума, но со временем мы с ним свыклись и продолжали воспринимать случившееся как обычное исчезновение, ведь как-то надо было жить дальше. Поэтому наша манера общения отражала преходящий характер ситуации.

– Как-то раз, когда мы еще были молодыми, – пустилась в воспоминания Нана, – твой отец заехал за мной утром – так у нас было заведено. Я увидела, что лобовое стекло его «фиата-850» выбито. То еще ощущение: едешь, а ветер хлещет тебя по лицу. Я попыталась узнать, в чем дело, но он попросил: «Пожалуйста, помолчи». Я никогда его таким не видела. Он был в бешенстве. Я знала, что Эдуардо влез в долги ради этой машины, тогда он еще не работал в банке и у него не было ни гроша за душой… Он высадил меня у школы и уехал. – Рассказывая, она не отводила взгляда от открывающейся с веранды панорамы. – Днем я сидела у себя в комнате и не могла прочесть ни строчки. Я понятия не имела, где он. Мне было страшно. Но тем вечером он, по обыкновению, ждал меня у выхода из спортзала. Лобовое стекло было на своем месте, Эдуардо светился от счастья, только на лице алели несколько царапин, и, судя по тому, как он крутил руль, он повредил руку. «Что ты натворил?» – спросила я. «Ничего, – ответил он, – я все уладил». – «Да, но как?» – не отступала я. Наконец он сказал: «Нана, не волнуйся, главное, что у нас все хорошо». В глубине души я была уверена, что он подрался. Вероятно, с похитителями стекла. Или со страховыми агентами. Потом мы подъехали к моему дому, поцеловались, и на следующий день все было как обычно. Царапины скоро сошли, рука зажила, и я больше не спрашивала, как он все уладил. Вот и с новой работой после выхода на пенсию, – добавила она, – было то же самое. Он говорил, что новое занятие идет ему на пользу, нельзя сидеть без дела целыми днями. – Она кивнула на залив, словно во всем обвиняя именно его. – А потом мы неожиданно разбогатели, да еще как…

– Почему ты никогда не спрашивала, откуда у него такие деньги?

Она пожала плечами.

– Наверно, понимала, что ответ мне не понравится. В каком-то смысле мне было выгодно молчать, но я и подумать не могла, что однажды он решит кого-то убить…

Позвякивание не умолкало: не переставая покачиваться, она задевала стоящие рядом предметы, и они покачивались вместе с ней. Когда болезнь Паркинсона стала прогрессировать, мир превратился в оркестр, которым она дирижировала.

– Как я могла догадаться? Я никогда ничего не знала о жизни. Сначала рядом были родители, потом твой отец. Они лучше меня знали все, что нужно…

– А как же гороскопы? Только ты в них разбираешься.

Она задумалась. Вероятно, никто раньше не говорил ей об этом. Солнце клонилось к закату, темнело, комната постепенно окрашивалась в голубые тона.

– Это не так, – пробормотала она себе под нос. – Я никогда ничего не знала.

– А сейчас? Ты готова пойти на его похороны? Пришло время предать его земле, как дóлжно…

Вдруг позвякивание смолкло, мама замерла, только дрогнуло что-то в ее глазах, и она разрыдалась. Я пожалел о своих словах и о том, что впервые переступил черту неопределенности, заговорив о нем как о покойнике.

– Не думаю, что смогу пойти, – сказала мама. – Я старая и больная. – Она повернулась и посмотрела на меня. Закатный свет, только что угасший вдали, отпечатался в ее глазах. – Делай то, что считаешь нужным. Он был твоим отцом. Никто никогда не забудет, что он сделал, но в отличие от меня у тебя еще вся жизнь впереди. Тебе успокоение нужно больше, чем мне.