Американец - [69]

– Что там?

Американец посмотрел на меня, его глаза светились, как фары ночью.

– Карта.

– Карта?

– На ней трупы, которые я закопал за эти двенадцать лет, каждому я придумал имя.

Я повертел конверт в руках, словно он обжигал мне пальцы.

– Я не знаю, кем они были или как их звали, исключение – твой отец… Я захоронил его подальше от остальных. Вряд ли тело сразу получится опознать, когда его откопают, но личность можно будет установить по ДНК.

Мы замолчали. Образ разлагающегося трупа отца захватил мое воображение.

Я уже давно потерял надежду найти его живым. Но теперь, после всех этих новостей, я не был уверен, что хочу найти его мертвым.

Спустя столько лет Лео захотел со мной увидеться, чтобы вручить карту своего кладбища и переложить на меня ответственность за нее. Зачем нужно было разыгрывать встречу на свадьбе Пинуччи и Николы? Сегодня утром, пока я задавался праздными вопросами на его счет – кем он стал? что он делал все эти годы? – Американец, еще не успев с размаху хлопнуть меня по плечу, уже знал, что встретится с выжившим после землетрясения, которому нечего терять. Показавшись в моей компании, он лишь хотел нагнать на меня страху. Он надеялся, что я отомщу за украденную у него жизнь, и теперь мне оставалось только напасть на его врагов прежде, чем нападут они.

– Что мне с ней сделать? – спросил я.

– Тебе решать. Там под землей твой отец. Повторяю: я навсегда уезжаю отсюда.

Я должен был с самого начала догадаться, почему меня посадили за стол «Томми Оллсап». И мне следовало сразу понять, что, хотя мы оба не получили ту жизнь, о которой мечтали в детстве, он где-то в глубине души чувствовал себя более обделенным из нас двоих. Магия сама сделала за нас выбор, отправив меня учиться в лицей, а его – заниматься разбоем, как в день, когда умерла музыка, она решила, какой стороной упасть четвертаку, который Ричи и Томми подбросили в воздух, чтобы определить, кому из них сесть в тот злополучный самолет.

– Ты же помнишь, да? – вдруг спросил Американец.

– О чем?

– Это ты мне сказал, что мой отец заложил бомбу в поезд, где ехал Даниелино Карапуз.

Да, это был я, однако ни в одном судебном постановлении не говорилось об участии Человека-паука в той трагедии. Я лишь передал ему слова моего отца-лгуна. Наконец-то мы поквитались. Поквитались и проиграли, потерявшие всё сироты. Круг замкнулся.

– Я думал, ты меня за это ненавидишь.

– Я сам тебя спровоцировал, – сказал он. – Ты думал, что знаешь правду, и выдал ее мне.

– Чтобы задеть тебя. И, судя по всему, это была ложь…

Американец вздохнул.

– Сложно не поверить собственному отцу.

Он был прав. Мы изо дня в день держим ухо востро, чтобы нас не обвели вокруг пальца, оцениваем всех и вся: любовь партнера, уважение коллег, доверие босса, банковский счет, длину волос и члена, – и при этом мы почему-то верим на слово довольно-таки посредственным людям, которые могут похвастаться только тем, что они нас породили, стали нашими персональными богами.

– Почему ты так поступил?

– Как я поступил?

– Почему ты похоронил его отдельно от других?

– Я надеялся, что однажды ты его найдешь. Или что его найдет полиция. Пока они не знают, где тело, им не удастся от него избавиться. На этом они и проколются. А еще я его должник. Слова Эдуардо меня спасли.

– И ты рискнул своей жизнью, чтобы рассказать мне его историю?

– Не только его. Мой сын имеет право знать, кто его отец. Я могу предложить ему только правду, чтобы он сам решил, кем ему быть. – Лео спрятал пачку сигарет за лацкан смокинга. – Уже поздно, нам пора идти.

– Хорошо, – согласился я, убирая конверт с картой во внутренний карман пиджака.

Мы оба встали и впервые за весь день оказались в ситуации, не спланированной заранее. Это было очевидно. Он продумал все, кроме прощания. Из-за непонимания, кем мы приходимся друг другу, было неясно, как прощаться. Пожать руки, обняться, кивнуть? Дело не в том, что мы не хотели или не могли простить друг друга, нам просто больше нечего было сказать.

Кончилось тем, что Лео проводил меня к выходу и пожал руку:

– Пока, старик. Удачи.

– Пока, Американец. Хорошего тебе путешествия.

Я сел в машину, повернул ключ в замке зажигания и сдал назад. Я уже не злился на то, что он впутал меня в эту историю.

Лео стоял на пороге, фары освещали его лицо. Мне вдруг показалось, что сквозь время, боль и кровь проступила та обаятельная ухмылка, которой он встретил нас ночью в Неаполе, когда мы приехали из Бари. Я вспомнил красную футбольную форму, стук мяча о стеклянную дверь, щелчок раскрывшегося ножа, его топот, эхом прокатившийся по лестнице.

Я включил первую скорость и выехал с парковки на дорогу, усаженную лимонными деревьями. Пока колеса безжалостно расплющивали щебенку, я посмотрел в зеркало заднего вида: Американец поднял руку, прощаясь со мной.

* * *

– Американец – Овен, – сказала Нана, – и как во всех Овнах, суеверия в нем борются с истиной. Отсюда и все беды. Он вырвется из этого порочного круга, только когда одна из двух сил возьмет верх.

– Какая именно? – спросил я.

– Неважно. Суеверность примиряет тебя с поражениями и учит принимать действительность такой, какая она есть, а истина пробуждает мятежный дух и внушает, что перемены возможны. Иного выхода нет.