Америка о’кей - [37]

Понимаете, друзья? Какая там верность, какое уважение! Все сводится к постели, к сексу — у!

— Тебя приятно слушать, Мария. Вы, европейцы, умеете очень складно говорить. Все, кого ни возьми.

— Ты тоже. Знаешь, я учу ваш язык.

— У!

— Ты прав, удобный язык. О, очень!

Опля!

— Скажи, Мария, что бы ты сделала в первую очередь, если бы получила власть?

У Марии загораются глаза. Ах!

— В первую очередь? Справила бы себе сто шуб.

— И потом бы выбросила. Молодец!

— Ты спятил.

Ах!

Она решительно не понимает (до нее не доходит).

— Это был бы прекрасный поступок для женщины твоего положения. Поступок, который вызвал бы всеобщее восхищение.

Она меня даже не слушает.

— Еще завела бы прислугу. Десять человек.

— Прислугу?

У!

— Горничную, дворецкого, кухарку, шофера.

— Из наших?

— Какая разница. Белых, черных, желтых. Лишь бы работали хорошо. Мне все равно, кто какой расы. Мы, европейцы, не расисты.

Она оседлала свое больное воображение. Э, эта Мария со странностями почище моих!

— Запросы у меня большие. Представляешь, Ричард? Наконец-то я стану богатой.

Богатой. Гм.

— А зачем тебе это?

— Затем. Все мечтают разбогатеть.

О’кей, ну а дальше?

— Мария, помоги мне разобраться. У нас богатство — это возможность приобретать. Чем мы богаче, тем больше покупаем.

Она нагло смеется.

— И тем больше выбрасываете. Психи! Идиоты!

О-о-о!

Эгеге.

— Если смотреть в корень, все мы равны. Все живем одинаково. Что рабочий, что папа. Разница только в количестве. Только в нем.

— Поняла. Вы отменили качество.

— Ну, качество иногда нужно для искусственного стимулирования потребностей.

— Ричард, качество — это все.

— Нет, за качеством скрываются обман, привилегии, злоупотребления.

История состоит из войн, которые велись во имя качества изделий, идей, политики, религии и т. д. и т. п.

— Я вас никогда не пойму. Уф. — Мария торопливо поправляет прическу (у, перманент). — Идут.

В комнату, где они поселились с Марией (комната эта затеряна в недрах дворца), входят Брут, Кассий и Гораций.

Товарищи.

Черные пиджаки, черные брюки.

Смокинг — так называют костюм, в который переодеваются после работы.

Белые рубашки с манишкой и брильянтовыми — ишь ты! — пуговицами.

Галстуки бабочкой.

Лакированные туфли.

Каждый несет на плече мешок.

О-о, отваги (смелости) у них — иих! — хоть отбавляй. Который день бесстрашно таскают проклятые мешки — и еще не стерли до крови плечи!

Они опорожняют мешки. Содержимое каждого мешка — отдельно.

Мусор.

Священный. У!

У Брута, вожака, довольный вид.

— Это я взял у кардинала Марка. Дома.

Кассий, брат Марии, ворошит мусор из своего мешка. Ногой.

— Это добро кардинала Луки.

Гораций ничего не говорит. Его трофеи — из апартаментов кардинала Матфея.

— Не вижу никакой разницы, — заявляет Кассий.

— Ее и не должно быть. И тут кардинальский мусор, и там кардинальский, — рассуждает Мария.

Затем она обращается ко мне.

С агрессивным видом.

Поняли, к чему приводит подчинение чужому желанию, чужой похоти?

Какая наглость! О!

— А ты, Ричард, чего ждешь? Твоя очередь.

— Не горячись. — (Э-э-э.) — Не горячись.

Мои желания не укладываются в общие рамки.

Но я-то знаю, как мне страшно!

Я погружаю свои кощунственные руки (руки святотатца) в мусор.

Святая Троица, прости и помилуй меня, грешного. Прости и помилуй. Ты видишь, я не виноват. Ах, не виноват! Ох, не виноват!

21

В мусоре кардиналов ничего нет.

Из того, что ищу я.

Брут еле сдерживает себя, еще немного, и — у! — у него лопнет (он окончательно потеряет) терпение.

— Посмотри получше, приятель.

Приятель?

— Ничего нет. Говорю, ничего.

Мария фыркает.

— Который день все ищешь и ищешь. Можно узнать — что?

— Доказательства. Я должен их найти.

Гораций навостряет и без того стоящие торчком — у! — уши.

— Какие доказательства?

Сам не знаю, а знал бы, все равно-о-о бы вам не сказал.

Вам, товарищи европейцы.

Мусор — это истинное (подлинное) лицо человека, которому он принадлежит (к которому имеет отношение).

Доказательств нет как нет.

Но — о! — они должны быть. Ибо ничто не минует мусорной свалки. С мусором связана вся жизнь великой Страны.

Он — альфа и омега нашей жизни.

Быть не может, чтобы кардиналы не оставили доказательств (у! улик). С помощью которых я бы поймал их за руку, шантажировал, уничтожил.

Лицо Брута — ах ты! — чернеет, становится злым.

— Мы рисковали жизнью, таская мусор по твоему заказу. Что теперь?

— Несите еще.

Мария уставилась на меня так, будто перед нею существо неполноценное.

Вызывающее брезгливость.

— Дурак. Ты дурак. Когда улик нет, их фабрикуют.

— Точно, — подтверждает Гораций. — Придумывают.

— Это проще пареной репы, — хихикая, подзуживает Кассий.

— Раз плюнуть, — подзадоривает Брут.

Ох ты!

Ого!

Огого!

— Что ты так смотришь?

Это спросила меня Мария.

Я потрясен (поражен). О, ошеломлен!

Скажите пожалуйста! Они хоть и европейцы, да похитрее моего будут, шельмы.

Я-то думал, что побил все рекорды в хитрости, закулисной игре, обмане, подтасовке, когда обвинил Георга в предательстве и особенно когда подделал любовную записку Елизавете от А. Ан нет, люди, не тут-то было.

Мария (в первую очередь ты), Брут, Кассий, Гораций! Выходит, я гожусь вам в ученики?

Ихихи. Примите мои поздравления.

Когда я хорохорился, когда мне море было по колено, я думал, что в моих гнилых хромосомах виноват случай. Неудачное стечение обстоятельств.