Америго - [87]

Крионис сначала взялся за край его легкой узорной накидки, но это оказалось не очень надежно, потом за поднятые плечи, но так было совсем неудобно, еще и кувшин мешал, поэтому он лег на спину скорохода и обхватил рукой его шею.

– Как ты не устаешь?.. – крикнул он куда-то в сторону, и ветер проглотил остальное.

– Я устаю, – ответил Эмин обычным тихим голосом, в то же время заглушая ветер. Казалось, чем большую он набирал скорость, тем проще ему было говорить. Ездок, напротив, чувствовал себя весьма неспокойно, временами его даже рвало снежной пылью, и он едва успевал отвернуть голову. Что и говорить, такой способ движения был Крионису в новинку, и он с большей охотой померился бы силами с десятком ядовитых скорпионов, нежели с песчаным ветром в таком полете! Тот все пытался сорвать его, но волшебник держался крепко; тогда ветер швырял ему в лицо хлесткие комья песка, и приходилось утыкаться носом в Эминову спину, и некоторое время скороход и его седок неслись совершенно беззвучно под розовым небом.

– Я бы хотел остановиться, – сказал наконец Эмин ясным голосом, догадываясь, что волшебник не может спросить его, но очень желает. – Замереть хоть на минуту и посмотреть вокруг несмутимым взглядом. Но этому не бывать. Я таков, каким был создан. Я способен обогнуть весь остров и вернуться до захода двенадцати солнц. Я мог бы пересечь дно Океана, когда б он не был бесконечным злом, и вознестись выше неба, когда б туда была проложена дорога. Меня зовут Сразителем пустынь, хотя пустыня – передо мной и позади меня, вот ее начало и вот же ей конец, и только ветер тщится задержать меня, продлить свидание, но это никому не суждено, даже прекрасной Эрике, хозяйке хрустальной пещеры.

Когда я навещаю Эрику, она садится мне на спину, как ты, и припадает ухом к моей шее, и кружит вместе со мной по хрустальному залу. И пусть я счастлив, что могу говорить с ней в это время, но на ходу не разглядеть красоту хрустальных игл и самой Эрики: не различить мне их в безликой круговерти. Я могу любоваться вдоволь лишь на то, что несу в руках, и в этом моя маленькая радость жизни. Эрика боится лечь на руки; она говорит, что ей это не дозволено.

Но если я стану, о, если я стану – я тут же совсем ослепну, лишившись тела. Такова будет кара, когда я дерзну пренебречь моим дарованием. Ты чуешь пустынный ветер, что так зло бросается на нас всю дорогу? Ты чуешь, как он изнемогает от праздных порывов? А ветры – не кто иные, как мои мертвые братья, скороходы. Они глупцы, предавшие отца, незрячие духи, развеянные по острову, без лица, без памяти, обреченные преследовать каждого, кто остается верен отцу. Они кидаются из стороны в сторону, сметая все без разбору, ворочают камни и тревожат пресные воды. Они докучают волшебникам, людям и другим живущим существам, вторгаясь в их селения и не находя себе там приюта. Они несут тоску и немощь, которым не место на острове высших Благ. По ночам они воют от одиночества. Самые одинокие из них – прибрежные; всяк боится приблизиться к водам ужасного Океана, а Океан и нем, и глух, ибо он чистая злоба, что не внемлет словам и слов не знает; ветрам остается гонять его острые волны, злобой на злобу.

Неразумные, по мудрости отца они иной раз приносят с собой добрые вести и добрые запахи. Так я узнал о беспокойном страннике, чья дорога долга и трудна. Отец призвал меня помочь страннику, и я исполню его наставление с большой радостью. Но я не могу быть с тобой до конца, ибо я держу собственный путь. Как хочется мне услышать твои истории! Увы, я не заслужил еще говорить с тобой наравне. Я не должен останавливаться. Что за судьба умирать на острове высших Благ! Я не должен умереть – минуя испытание, я докажу отцу свое усердие. Я встречу его, увижу его краем глаза, и это будет лучшая награда.

Он кончил свою речь и ускорился до предела, совсем оторвавшись от песчаных волн, и все нутро волшебника скрутило, будто бы от страха соскользнуть с мокрой спины. Тяжко было дышать, и Крионис нет-нет да и поднимал всклокоченную голову, набирая чуточку воздуха, и наловчился делать это так, чтобы как можно больше песчинок задерживалось в его волосах.

Так скороход и седок мчались до тех пор, пока гребни гор не встали на горизонте необъятной цепью; еще было очень светло, но ни тот, ни другой не видели их, и Эмин, который, защищаясь от песка, бежал с закрытыми глазами, находил эти горы по памяти.

О чем говорят очертания гор на небосклоне, когда тебя к ним на собственной спине везет Эмин? Они говорят, что горы совсем близко, рукой подать, и скороход вот-вот очутится прямо у подножия одной из них, и, прежде чем повернуть вспять и унестись восвояси, замрет на одно мгновение, хоть это и так опасно для его жизни, и выпрямит спину, давая тебе мягко свалиться на глинистую землю, а в следующий миг он оставит за собою маленький песчаный вихрь.

– Эмин! Разве твой отец не милосерден? Разве он не позволит тебе насладиться прекрасными Благами, если ты воззовешь к нему? – отчаянно воскликнул волшебник, когда скороход уже скрылся в розово-желтой мгле вместе с блуждающим ветром.