Америго - [40]

– Наверно, – согласилась Лена. – Они ведь умеют рычать?

– Шево они тойко не умеюф!

Она странно на него посмотрела.

– Ты же из книг это знаешь? Прости, что напомнила.

И глаза ее мгновенно намокли. Уильям, который собрался было цапнуть последний кусочек, вынул его из пальцев королевы и вложил ей самой в зубы.

– Знаешь что? – Она облизала сливовые пальцы, смахнула поднос на пол и легла ему на голые колени. – Лучше я буду сходить с ума с тобой. Расскажи про этих зверей. Мы же увидим их на острове? Да?

– Всех-всех, – кивнул Уильям.

И он задумался – с кого следует начать.

– На тебе так много пупырочек, – сказал он, изучая пух на ее вымытой коже. – У зверей они тоже бывают, когда шерсть торчком встает. Например… у дикобраза. Он с виду мягкий, как наши волосы, но если ему страшно, он топорщит все свои иглы и может даже сильно поранить. Зато он болтает очень мило – ничегошеньки не разобрать, но звучит прямо по-человечески. Можно придумать, о чем он сам с собой разговаривает.

– А мы будем понимать язык зверей?

– Это наверняка!

– Теперь и мне страшно, – скривилась Лена. – Дома от болтунов никак не отделаешься, да я и сама такая, а там что?..

Уильям пощекотал ее под коленками, а она поворочалась.

– Под нами кровать скрипит, когда ты елозишь, – сказал он. – Можешь представить, чтобы она скрипела по целым ночам, не переставая?

Лена молнией протянула руку и накрыла одеялом лицо.

– Так кричит коростель, – не дожидаясь ответа, продолжил Уильям. – Совершенно невозможная птица.

– Птица не зверь, – уверенно возразила Лена, открыв нижнюю половину лица. – Это в Школе говорили, я помню.

– Точно, не зверь, – подтвердил Уильям. – Но звук очень похожий.

– Ладно. А вот фрау Кох с третьего этажа, которая такая толстая. На кого она похожа?

Уильям опять задумался.

– Когда поднимается по лестнице – она как медведица.

– Мед… ведица?

Она снова спряталась ненадолго под пестрое одеяло, как за полог, и расхохоталась, и потрещал надоедливый коростель.

– Этих я тоже припомнила на свою голову, – призналась она потом, вся розовая от веселых слез. – Праздно смеяться! Будто я ее осуждаю.

– Честно говоря, медведи очень ловкие, когда надо, – прибавил Уильям. – Такой зверь и на скалу отвесную влезет.

– Скала – это гора такая, верно?

– Можно сказать, что это огромный камень. На нем, по-моему, ничего не растет – ни наверху, ни внизу, нигде. Это если не считать всяких лишайников. А на горе целый лес может вырасти.

– Зачем же нужны такие камни? Люди ведь не будут на них жить?

– Лена, – сказал он, не в силах скрыть удивление, – ты кое-кого мне напоминаешь.

– Кого? Надеюсь, не медведя?

– Да ты что, какого…

– Я хочу быть самым красивым зверем, – замечталась Лена. – Стройным, с длинными ногами, острыми ушками… и желательно даже с хвостом. И чтоб бегала быстро, и силы никогда не кончались! Так что дальше – говори, где мы будем жить?

– Люди поселятся в городах и деревнях, – отвечал Уильям. – Можно еще устроиться под землей, в лесу, на лугу, в долине – в общем, рядом с волшебными существами… Кстати, оборотни умеют превращаться в красивых зверей, хотя обычно выглядят почти как мы!

– Эге. Об этих отец много болтает, – проворчала Лена. – Как начнет фантазировать… потом празднословить… потом навыдумывает себе всякого сомнения…

Ей стало вдруг тяжело говорить.

– Спины ему мало, нужна еще болезнь в голове.

Уильям нагнулся к ней поближе, словно укрывая ее от туч, которые снова над ней сгущались.

– Почему тебе не быть с ним ласковой? – спросил он. – Ты тоже сомневаешься, правда?

И тут ее так резко подбросило, что он едва успел отклонить голову; она наступила на поднос в тот момент, когда Уильям вскакивал с кровати за ней, и он подхватил ее за бока, не давая упасть; но она вывернулась и отпрыгнула на большую кровать – как от огня или от края высокой скалы, как если бы уже превращалась в дикую кошку или пугливую серну. Затем она, избегая еще хоть раз взглянуть на Уильяма, принялась молча собирать осколки, рассыпанные на большой кровати, и блестящие шарики, которые укатились в пустой угол.

К возвращению отца она более или менее ожила, и все вместе как ни в чем не бывало отправились на Юг палубы – смотреть на парад и ловить корзинами сладости, выбрасываемые из окон благополучными людьми. Пришли домой уже в сумерках, и Уильям понял, что от таких громких демонстраций всеобщей радости в самое жаркое время суток у него теперь ужасно заболевает голова.

Он лег в постель и отвернулся к окну. Родители поначалу старались не нарушать его покоя, но вскоре, не выдержав непривычного молчания, стали потихоньку переговариваться. Шепот их в конце концов превратился в отчетливые негодования и восклицания.

– Америго! Америго! – взвыл отец, уперев руки в виски. – Отчего я должен терпеть все пятьдесят лет? Почему бы мне не сойти прямо сейчас – за борт, а? К чему все эти лишения?

– Создатели слышат тебя, – предупредила мать, осторожно тронув его за плечо. – Никто не должен покидать Корабль, иначе его ждет страшный Океан! Какая же награда без терпения? И потом, ты ведь не думаешь оставить нас здесь и забыть Заветы творцов? Мы держимся нам подобных…