Америго - [34]

– Вы на редкость невнимательны, герр Хуммельс, – улыбнулся учитель. – Вы опуститесь на благоволящую длань одного из Создателей и проведете время до дня прибытия в блаженном полете. Конечно, если не задумаете низвергнуть себя в Океан! Ни один из нас не должен покидать Корабль раньше предписанного срока – ибо нет места такому несчастному в руках мудрых Создателей, канет он в кошмарные пучины Океана, и не встретит его остров Америго, не придет он к высшим Благам…

Когда разговор был окончен, просветители провожали детей в рисовальную аудиторию или же ученики отправлялись с учителем в Парк. Выходы в Парк Америго были сокращены на один день, и этот день полностью посвящался занятию чтением. Читали, правда, исключительно Книгу Заветов, и читали вслух, а учитель поправлял их, если они ошибались, и указывал на излишнюю торопливость или праздную медлительность.

К третьему году Элли выучилась не только читать, но и сносно считать – все из-за того, что в Школе начали заново учить счет и записывать его в тонкие белые тетрадки. Уильям, конечно же, таскал их с собой в Парк Америго! Элли сперва отнекивалась и слушала его неохотно, но потом ей понравилось знать наверняка, сколько видов у гвоздики и всяких других лесных чудес, и сколько у них бывает лепестков и отростков, и многое-многое другое, и она долго благодарила его и просила научить ее «всем-всем» числам. Дошло до того, что она наловчилась выполнять с ними разные действия, да еще в уме, чем вызвала немалое удивление Уильяма. «Вот бы я мог так! – думал он с восторгом и завистью. – Что сказал бы на это учитель?»

Элли давно перечитала все детские книги, какие имелись у ее друга, но это ее не огорчало: ведь ей самой всегда находилось что показать и рассказать Уильяму. Когда она однажды привела его на земляничную поляну, он сказал с набитым ягодой ртом:

– Мама еае иф нее жем. Фкушн! И пешо пихохи. Я поом попвобуу пхынефы.

– Из ягоды? – поразилась Элли. – А где она ее берет? Разве твоя мама бывает в Лесу?

– Нет, конечно, не в Лесу, – хохотнул Уильям. – У нас есть такие штуки, называются оранжереи. Из стекла…

– Что такое стекло? – тут же спросила девочка смущенно. – Я забыла.

– Что-то вроде волшебного льда, – ответил он. – Я как-нибудь покажу тебе такую штуковину. Вот. В этих оранжереях растут всякие там… еда. Овощи, фрукты. И клуб… и земляника тоже. Только мы не заходим туда, потому что всю землянику собирают за нас и складывают в тележки.

– Тележки?

– Это вроде такого тайника, который возят с собой.

– Здорово! – сказала Элли. – Но скучно. А какие еще у вас есть… штуковины? Расскажи!

Уильяму ничего не оставалось, как попробовать описать палубный быт своими словами. Начал он с обстановки родительского апартамента. Изумрудные глаза расширялись от удивления и восхищения, сужались в недоверии и недоумении, быстро-быстро хлопали от нетерпения; когда он на минуту умолк, чтобы перевести дух, глаза сомкнулись в раздумье. Многие из этих вещей уже были известны ей из книг, но Уильям, который очень боялся заставить ее скучать, далеко не всегда рассказывал о них подробно.

– И все же это – ерунда, – сказала она, поразмыслив. – Без всего этого можно обойтись. Правда, я бы посмотрела на ваши матрацы… А живут ли у вас звери и птицы?

– Нет, зверей нет, – покачал головой Уильям. – Звери только в книгах, но там их не очень много. Может, потом я смогу найти новых…

– Потом?

– Ага. Когда поступлю на какую-нибудь службу и смогу покупать новые книги.

– Покупать?

– Да, менять кораблеоны…

– А это что?

Уильям долго пытался объяснить, но Элли понять не хотела – или, наверное, не могла. Он подумал – раз в Парке Америго никто никогда не предлагал ей обменять что-нибудь на кораблеоны, то она и не должна этого понимать. Но Элли, прежде чем он окончательно сдался, вдруг захихикала.

– Мне все ясно, – заявила она. – Я бы отдала много кораблеонов за те картинки, как ты их называешь, они очень милые, – заметила она. – Как они делаются?

Уильям на это сказал, что он, если сумеет, принесет ей свои карандаши и покажет.

Занятия в Школе постепенно усложнялись.

В четвертом году рисование было прекращено. Учитель объявил, что будет теперь преподавать новые науки – символогию, риторику и высокую литературу. Преподавание начиналось в главной аудитории: после речи о Заветах учитель доставал книгу, взятую из «Научных Изданий», и зачитывал текст, держа ее на весу левой рукой. Правой рукой он в это время выделывал свои обычные жесты (хотя в них, пожалуй, уже не было большой нужды: дети увлекались скорее его словами, нежели движениями).

На занятии символогией говорили, разумеется, о символах – знаках, картинах, статуях, словесных выражениях и прочем. Каждый ученик должен был хорошо запомнить, как все эти вещи связаны с текстами Заветов. При этом многие символы требовали подробного разъяснения.

– Учитель! – кричал кто-то с задней скамьи. – Сплоченность выражается горстью камней? Но отчего Создатели считают нас за камни?

– Не смущайтесь, герр Шефер, и вы, остальные мои друзья, – отвечал учитель. – Если даже творцам будет угодно обратить нас в камни, мы познаем величайшее блаженство, один вид Америго превзойдет все наше смиренное существование здесь, на Корабле!