Америго - [121]

– Довольно, – прервал его Уильям. – Что вы решили делать после этого?

– Это должно быть связано с Парком? – испуганно спросил Патрик.

– Вовсе нет, но…

– Говорите о Парке, прошу вас!

– Но я хотел спросить и о…

– Говорите о Парке, – твердо сказал хозяин.

– Ну что ж, – согласился Уильям. – Почему вам так нравится Парк? Вы встретили там что-то особенное? Что побудило вас вернуться туда?

Ясный блеск в глазах превратился в слезы.

– Ах, Парк! Там так хорошо и тихо… – с трудом вымолвил он. – А здесь нельзя найти к нему дорогу! Я не забывался… там я не забывался.

– Кажется, я вас уже понимаю, – грустно сказал Уильям. – Вы, значит, не вели себя там так?

– Как? – завопил Патрик. – Говорите о Парке!

Уильям вновь прижал его руку.

– Мистер Бергер! Мы не можем все время говорить о Парке, – сказал он. – Я сочувствую вам и сожалею обо всех ваших неприятностях, но я пришел затем, чтобы узнать что-то о самом Корабле! Мистер Бергер, – теперь он был вынужден налечь на эту руку с еще большей силой, – вы знаете, как опустить Корабль на землю?

Матовые глаза закипели. Патрик непроизвольно взмахнул другой рукой и попал гостю в лицо. Уильям не был к этому готов и свалился со стула прямо на диванчик, и в спину ему вгрызлись статуэтки, рамки от картин, расколотые стеклянные шкатулочки, сломанные часы… В свой черед он издал громкий вопль; Патрик подскочил к нему, вцепился в его голубой пиджак и поставил на ноги, – но не выпустил, продолжая держать за лацканы.

– Говори о Парке или убирайся, – свирепо сказал он. – Ты не понимаешь.

– Что я должен понять? – выдавил Уильям, тщетно пытаясь высвободиться. Хозяин ударил его кулаком уже намеренно, и этого оказалось достаточно для того, чтобы он опять растерялся. Он поглядел на свой окровавленный кулак, пришел в недоумение и все-таки бросил гостя. Уильям сел на пол. Патрик отступил к мойке. Пока он стоял, глупо всматриваясь в пущенную струю грязноватой воды, Уильям схватил голубую шляпу, отполз к порогу, где до сих пор лежали осколки, и отчаянно заскреб над головой в поисках дверной ручки. Мистер Бергер обернулся, заинтересованный этой возней. Увидев человека в голубом, скорчившегося у двери, и его разбитое лицо, он усмехнулся и решительно направился к нему, чтобы докончить начатое. Уильям от страха изловчился и распахнул дверь; прежде чем мистер Бергер сумел до него добраться, он сбежал вниз по лестнице парадного, прикрывая нижнюю часть лица похолодевшей, как он весь, ладонью.

Все вокруг – стены, стекла, вывески и фонари – от боли стало выпуклым и бесцветным, неказистым, неважным, незнакомым. Небо исчезло, над крышами разом протянулся неживой пласт, о котором давным-давно говорил учитель, и Уильям потерял дорогу. Он шагал куда-то, потирая одной рукой глаза и то и дело спотыкаясь о камни мостовой.

Улицы были пусты, и его никто не увидел. Уильям не думал о том, куда могли вдруг подеваться все мужчины, женщины и дети; мгновение, в которое он получил второй удар, удерживало внутри себя все его мысли.

«Почему он хотел причинить мне зло? Разве не очевидно было, что я – Господин, и как ему только пришло в голову…»

И Уильям изо всех сил пытался найти этому оправдание. Мистер Бергер назвал себя праздномыслящим, и этого нельзя было отрицать; но если он непритворно забывал такие вещи, которые никак нельзя было забыть, то мог и забыть, что оно такое – праздномыслие, каким оно бывает и что можно с ним сделать? А сам Уильям так глупо и недальновидно надеялся на костюм и шляпу, что не сумел поддержать разговор, не прислушался к человеку, который, вероятно, страдал на своем пути еще больше, чем миссис Крамли…

«Я обидел его! – заключил он. – И ничего не попишешь…»

Но тут он взглянул на свою ладонь, перемазанную кровью, и что-то взыграло в нем, как злобные волны Океана – что-то поднялось с ненайденного дна и хлынуло потоком на дома и мостовую; в глазах его вновь наступил полдень, и тогда Корабль обрел краски и прежнюю форму. «Ну уж нет, – рассудил он. – Я не сделал ничего, что могло бы оправдать его! И ничему не оправдать тех, кто насмехается надо мной и гонит меня в угол! Разве затем я здесь, чтобы искать для них оправдания?»

В ту самую минуту, когда он отрекся от этой вины, перед ним возникли белые стены Школы.

«Очень кстати, – подумал Уильям. – Я могу зайти в «Научные Издания» сейчас же». Однако было бы опрометчиво соваться в подобном виде в учреждение, полное учителей, наставников и бдительных просветителей. Пораскинув умом, Уильям решил отложить этот визит до начала Праздника Америго – в эти дни в Школе должно было стать гораздо свободнее.

Теперь же разумнее всего было вернуться в «Спарклин Стайл» и, пока не поздно, стереть с голубой рубашки кровавые пятна. Уильям огляделся, чтобы понять, в каком месте на Корабле он находится; тут среди цветов Школы замелькали зеленые кальсоны. Уильям заметил их и невольно перевел внимание на цветник. Кто-то торопливо удалялся к дверям. Уильям узнал его по походке: это был Кан Кейму, никаких сомнений. Он шел без всякой ноши на руках, но это было неудивительно. «Бедняга, – покачал головой Уильям. – Наверняка он оставил свой груз где-нибудь на входе и теперь не может найти для него место. Да, ему нужно было развеяться. Как и мне. Мне нужно развеяться. Вечером куда-нибудь пройтись».