Амелия - [20]

– Вы, сэр, вещаете поистине, как оракул, – ответила дама, – и, если бы я склонила на лжесвидетельство хотя бы одного человека, это легло бы на мою совесть большим грузом, нежели двадцать убийств, подобных тому, в котором я повинна.

– Более того, сударыня, – заключил смотритель тюрьмы, – кто отважится сказать, какие оскорбления вас толкнули на этот шаг, и уж во всяком случае никак нельзя представить, чтобы дама столь достойного поведения, каким вы отличаетесь с тех пор как находитесь под моим присмотром, способна была убить человека просто так, ни за что, ни про что.

Мистера Мерфи, который, похоже, собирался что-то возразить, как раз в это время вызвали из комнаты, а все, что происходило между оставшимися там лицами до той минуты, когда Бута и даму проводили в предназначенное для нее помещение, слишком незначительно, чтобы заслуживать упоминания.

Сперва речь велась о только что прерванном разговоре, но поскольку суждения высказывались приблизительно те же, какие высказало бы в подобном случае большинство читателей, мы их опустим. Под конец мисс Мэтьюз напомнила своему собеседнику о его обещании рассказать обо всем, что произошло с ним с тех пор, как прервалось их прежнее знакомство. Бут приступил к рассказу, как об этом повествуется в следующей книге этой истории.

Книга вторая

Глава 1, в которой капитан Бут начинает рассказывать свою историю

Когда чайный столик унесли и мистер Бут остался с мисс Мэтьюз наедине, он начал так:

– Вам, сударыня, желательно знать подробности того, как я ухаживал за лучшей и прекраснейшей из женщин, на которой впоследствии женился. Что ж, попытаюсь по мере сил припомнить из происшедшего то, что наиболее достойно вашего внимания.

Если расхожее мнение о том, что браки совершаются на небесах, не совсем безосновательно, то мой брак с Амелией несомненно подтвердит его справедливость. Я познакомился с ней, когда красота ее только расцветала, и природа наделила ее своими дарами столь щедро, как ни одну женщину на свете; но, хотя Амелия всегда вызывала у меня восторг, я долгое время не чувствовал и проблеска любви к ней. Возможно, всеобщее восхищение, которым она была тогда окружена, знаки внимания, оказываемые ей самыми знатными людьми, и ухаживание бесчисленных поклонников, людей очень состоятельных, удерживали меня от стремления стать обладателем прелестей, казавшихся мне совершенно недоступными. Как бы там ни было, но, уверяю вас, что именно происшествие, которое лишило ее восхищения других, впервые заставило мое сердце дрогнуть и расположило в ее пользу. Ущерб, нанесенный красоте Амелии, когда перевернулась карета, из-за чего, как вы, наверное, хорошо помните, ее прелестный носик был рассечен и изуродован,[74] внушил мне мысль, что эта женщина, вызывавшая всеобщее преклонение своей наружностью, заслуживала куда большего преклонения своим умом, потому что именно в этом отношении она куда как превосходила прочих представительниц своего пола.

– Я восхищена вашим вкусом, – воскликнула мисс Мэтьюз. – Ведь я прекрасно помню, с каким мужеством ваша Амелия перенесла это несчастье.

– Боже милосердный, – ответил Бут, – какую же душевную стойкость она тогда проявила! Если мир превозносит мужество человека, способного перенести потерю целого состояния, или хладнокровие генерала после проигранного им сражения, или самообладание монарха, примиряющегося с утратой короны, то с каким же изумлением должны мы взирать, какими похвалами удостоить юную девушку, способную терпеливо и безропотно снести утрату необычайной красоты, – иными словами утрату богатства, власти, славы, всего того, к чему человеческая природа так неравнодушна! Какой же твердостью должна обладать душа, готовая в единый миг распрощаться со всем этим вследствие ничтожной случайности, какое мужество потребно для подобного отречения, когда тело испытывает мучительнейшие страдания, и для того, чтобы без жалоб, почти без слез претерпеть в таком состоянии крайне болезненную, ужаснейшую хирургическую операцию!

Произнеся это, Бут умолк и из глаз его хлынули потоки слез, которые способно проливать лишь поистине благородное сердце, потрясенное чем-то из ряда вон выходящим и возвышенным. Как только Буту удалось совладать с собой, он продолжал:

– В силах ли вы, мисс Мэтьюз, вообразить, чтобы несчастье Амелии было возможно еще чем-нибудь усугубить? Так вот, уверяю вас, я нередко слышал от нее, что одно прискорбное обстоятельство оказалось тягостнее всех прочих. Я имею в виду жестокую обиду, нанесенную ей иными ближайшими ее подругами, которые при встрече кусали губы, отводили глаза и долго крепились, чтобы не выдать своего тайного торжества, однако потом, не сдержавшись, разражались при ней громким хохотом.

– Боже милостивый, – вскричала мисс Мэтьюз, – на какие только низости не горазд наш пол, если им движет презренная зависть!

– Именно подобная выходка, как Амелия мне потом признавалась, и позволила ей впервые почувствовать расположение ко мне. Я оказался как-то в обществе нескольких молодых девушек или вернее юных ехидн, для коих беда Амелии служила источником неистощимой потехи. Одна из них выразила надежду, что теперь эта особа не станет больше высоко задирать голову. Другая весело откликнулась: «Уж не знаю, как насчет головы, но бьюсь об заклад, что она никогда больше не будет воротить нос от тех, кто получше ее». Третья прибавила: «Какую отличную партию могла бы Амелия сделать теперь с одним капитаном, у которого, к несчастью, поврежден тот же самый орган, однако по причине нисколько не зазорной». Не менее язвительные замечания сыпались градом, и повторять их язык не поворачивается. Я был потрясен столь лютой злобой в обличий человеческом и заявил без обиняков: «Напрасно, сударыни, вы так радуетесь несчастью мисс Амелии, ведь она все равно останется самой красивой женщиной во всей Англии». Эти мои слова начали повторять на все лады, причем одни считали, что они делают мне честь, а другие, напротив, представляли их в неблагоприятном свете и, конечно же, придавали им более оскорбительную форму, нежели это было в действительности. Сказанное мной в конце концов дошло и до Амелии. Она выразила мне признательность за сочувствие, из-за которого я даже проявил нелюбезность в беседе с дамами.