Амбивалентность - [17]

Мозг воспалённый и кровавит душу мне.

Ведь в этом мире будет счастлив лишь дурак,

Кто на костях станцует польку иль гопак,

Чей разум пуст, как чёрный мрак, как чёрный дым,

И он не знает, как добро нести другим.

…а Бог глядит через стекло, и голубок

Слетает вниз, Он Дух Святой, Он одинок.

Ему тревожно, как и мне, Он хочет знать,

Доколе разум человечий будет спать,

Доколе в войнах будут гибнуть города,

Доколе будет зреть кровавая беда,

И как заставить дураков объять её,

Понять, что смерть придёт-споёт и в их жильё.

А пепел в воздухе кружит, скрипит во рту,

И стынет кровь, и мне уже невмоготу,

Я из горячечного сна себя тяну,

Но понимаю, что давно иду ко дну,

Туда, где кости об отмщенье вопиют,

Туда, где травы по-над ними косы вьют,

Где рвы заполнены поленницами тел,

И дьявол злобно озирает свой надел.

И знаю я, мне не уйти от этих мук,

Ко мне протянуты во сне мильоны рук:

Там дети, матери, там чьи-то старики,

Там кровь черней, чем чёрный ил на дне реки.

Она землёю этой стала и травой,

Она моей бедою стала разрывной.

Как пуля, в сердце эта целится беда,

Мне от неё уже не скрыться никуда.

Мне от неё уже не спрятаться вовек,

Да и зачем? Ведь смертен каждый человек.

А кто считает, что давно порос быльём

Погост войны, то кровь на нём, вся кровь на нём!

Белокожая девочка

Белокожая девочка, сколько

Ты заплатишь за мамину смерть?

Помнишь лун белоснежные дольки

И совместных годов круговерть?

Помнишь туфельки, бантики, скрипки,

Колыбельные, мой недосып?

Неба полог был розами выткан, —

Где цветок, где кровавящий шип…

Что ж теперь? Твоё сердце ослепло?

Или это врождённый порок?

От любви только горсточка пепла,

Остальное рассудит лишь Бог.

Я молюсь за тебя, мой убийца,

Вёрткий, маленький, ласковый зверь.

Больше некому будет молиться

За тебя, мой палач, ты поверь!

В стае борзых, бесчувственных, алчных

Ты, свои истребляя года,

Станешь ангелом пажитей мрачных

Навсегда, навсегда, навсегда.

Будут дети твои белокожи,

Будут луны над городом рдеть…

И не дай тебе Господи Боже

Дочь взлелеять по имени Смерть!

Рисунки и акварели

«Мчится вьюга белой кобылицей…»

Мчится вьюга белой кобылицей,

Хаотичной гривой вьётся снег.

Лунная дорога серебрится…

Всё быстрей, безудержнее бег.

То она взбрыкнёт под ветром хлёстким,

То на миг замрёт — и вновь летит…

Бьют копыта, небо сыплет блёстки,

Вьюжный ветер душу веселит…

Романс с тенями

Там, где в лунном луче раздеваются тени,

Обнажая рисунки продрогших стволов,

Там танцуют снега, заметая колени

Старых лип в необхват, патриархов-дубов.

В их молчанье слышна грусть по давешней неге,

По весёлому шуму зелёной листвы…

Но ничто не сравнится со временем в беге,

Если только досужие сплетни молвы.

А молва, как обычно, бывает богата

На нехитрую ложь недалёких умов…

Вот и я молодой побывала когда-то,

А теперь обхожусь большей частью без слов.

Я молчу и внимаю простору послушно,

Словно пойманный миг тишины вековой,

И стоят дерева вкруг меня равнодушно,

Охраняя таинственный хладный покой.

У избы на снегу золотое сиянье

С крестовиною тени от рамы окна…

Пусть у каждой зимы есть своё обаянье,

Но приходит всегда после стужи весна.

«Ненастный вечер, сыплется труха, —…»

Ненастный вечер, сыплется труха, —

С небес её сдувает резкий ветер.

Пытаются раздуть его меха

Огонь, да холод гасит всё на свете.

Нигде в разрывах не мелькнёт укол

Звезды стальной, за тучами сокрытой,

И лес плывёт сквозь мглу, как ледокол,

И рвёт пространство массой монолитной.

Стихии мощь объемлет всё вокруг,

В её объятьях замирают звуки,

И лишь фонарь в свой сиротливый круг

Включает пляску снега, будто руки

Со скрюченными пальцами ветвей

Ломают тени в горестном полёте,

И всё быстрее, яростней и злей

Роятся пчёлы белые. На ноте

Одной безумно ветер гомонит,

Стремглав катясь по деревенским крышам,

И ритм его чечёточный сбоит,

Как будто великан неровно дышит…

«Скудный свет на мёртвую равнину…»

Скудный свет на мёртвую равнину

Сеет ветер солнечный, окрест

Распушает снежную перину

Ветра юго-западного перст.

На дворе капели влагой поят

Красногрудых толстых снегирей…

Оттепели нынче много ль стоят,

Если налетит к утру Борей?

Скрутит из капелей он сосульки,

Закуёт в броню пушистый снег

И сорвёт еловых шишек шпульки,

Свой морозный празднуя разбег.

А пока, предчувствием томимый,

Нежится, туманится простор,

И плывут растрёпанные мимо

Облака, вступая с солнцем в спор.

А пока к лесному окоёму

Тонкой нитью движется лыжня,

И звучит приветно и знакомо

Громкая сорочья трескотня.

Сова

На пяльцах света — чёрная канва,

Зима по ней крестом прошлась и гладью.

На чёрной ветке вышита сова,

Крылатой тьме раскрывшая объятья.

Её глаза внимательно-пусты,

И загнут клюв, вкусивший тёплой плоти…

Лучистой пряжей Млечный Путь застыл

И замер в ослепительном полёте.

Как вечер тих! Он кружит вдоль дорог,

Пушистой гривой задевая лица,

А лунный свет ложится подле ног,

И ветер дивной музыкой струится.

Но капля крови — бусиной в снегу,

Она пронзила белизну уколом,

Как поцелуй смертельный вражьих губ,

Чей вкус нежданный так кроваво-солон.

Ночь ночей

Небо, как бархат, чернеет,

Звёзды дрожат, как вода,

Ветер над избами веет,

Окон мерцает слюда.

Пахнет дымами и снегом,

Где-то пекут пироги,

Спят воробьишки под слегой,

Спрятавшись днём от пурги.

В этом молчанье великом,