Амбарцумян - [109]

Конечно, Амбарцумян был за сильную, строгую государственную власть и дисциплину, не считая при этом необходимыми «самовластье и прелести кнута». Однако он считал, что пренебрежение принципами единоначалия ведёт к разброду, создаёт условия для проникновения в высший государственный аппарат проходимцев, чьи интересы чужды и прямо враждебны народу и государству.

Только великая, объединяющая мысль может принести счастье народу. Таково было политическое кредо Амбарцумяна. Не случайно, что ему было присвоено звание Героя Армении.

Философия жизни и поиски нового

Постоянным занятием последних лет жизни для Амбарцумяна оставалась астрофизика. Ему казалось, и он сильно это переживал, что ослабевает его потенциал в научной работе, страдал, что не находит новых ярких идей в бесконечно любимой науке. Основное своё время проводил в доскональном просмотре мировой научной литературы — находился в постоянном поиске нового. В то же время он чаще стал окунаться в литературно-философский мир идей и понятий, о которых он или не думал раньше, или думал вскользь — из-за нехватки времени. Всё свободное время он погружался в основном в мысли Достоевского и Канта. А душу услаждал чтением вслух Егише Чаренца. Перечисляя многих армянских поэтов, которых знал досконально, всегда добавлял, что почти все народы имеют таких поэтов, а Чаренц совершенно уникален. Он категорически не соглашался, когда Чаренца сравнивали с Маяковским.

Хотя Амбарцумян немало внимания уделил философским проблемам науки[200], в последние годы жизни ему казалось, что вне поля его зрения осталось много интересных и важных проблем, на которые ему не хватило времени в прошлом.

Продолжая живо интересоваться тем, что происходит в мире, Амбарцумян любил уединяться в Бюракане и погружаться в собственные раздумья. Кажется, и А. С. Пушкин говорил как будто об этом:

Блажен, кто в отдаленной сени,

Вдали взыскательных невежд,

Дни делит меж трудов и лени,

Воспоминаний и надежд;

Кому судьба друзей послала,

Кто скрыт, по милости творца,

От усыпителя глупца,

От пробудителя нахала.

Конечно, мир его интересов был огромен, и мы не в состоянии их даже просто перечислить. Попытаемся остановиться на некоторых из них. Общее представление, которое оставалось от общения с ним, это непрерывность великой работы ума, к какой бы области она ни относилась.

Многих до сих пор интересует и волнует вопрос, как Амбарцумян относился к христианству своего народа. Нельзя сказать, что он изучал специальную богословскую литературу или читал откровения Святых Отцов. Он даже удовлетворительно не был знаком с Библией. Однако в чём он был совершенно уверен, так это в том, что вера его предков в течение долгой истории сыграла решающую роль в единении нации перед лицом смертельных опасностей. Она была незаменима и в морально-этическом воспитании людей. Он считал, что вера служила порой единственным стержнем, удерживающим народ от исчезновения, и была ему могучей моральной поддержкой. К вере и к верующим он относился с уважением и благоговением.

Амбарцумян полностью разделял как многие политические взгляды, так и мироощущение гениального русского поэта Ф. И. Тютчева. Любимым четверостишием Амбарцумяна было:

Не то, что мните вы, природа:

Не слепок, не бездушный лик —

В ней есть душа, в ней есть свобода,

В ней есть любовь, в ней есть язык…

Вдохновлялся он, как и многие учёные, строками Гёте из «Фауста»:

Не Бог ли эти знаки начертал?

Таинственен их скрытый дар!

Они природы силы раскрывают

И сердце нам блаженством наполняют.

Одной из последних книг, которую Амбарцумян не просто читал, а скрупулёзно изучал, был шедевр Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы». Знал ли он, как оценивал талант Достоевского Белинский: «Достоевский принадлежит к разряду тех, которые постигаются и признаются не вдруг», — или сам он это почувствовал, но каждая фраза романа была им глубоко обдумана. Амбарцумян поражался духовной насыщенностью романа и беспредельным миром мыслей Достоевского. Особенно занимала его легенда о Великом инквизиторе: здесь обсуждались вопросы, над которыми он давно задумывался. Нигде и ни у кого не было столь убедительного доказательства того, что природа человеческая не выносит богохульства. Конечно, строгая и «разумная», прагматичная логика Великого инквизитора фактически обосновывает безбожие. Логика Великого инквизитора убедительна и потому опасна. Однако устами Великого инквизитора Достоевский излагает сущность западного христианства — католицизма, неприемлемого для православного Достоевского.

Другая, не менее сложная проблема — это всеобщая свобода, данная человеку и человечеству христианством. Хочет ли человек свободы и той тяжёлой ответственности, которая ему достаётся при этом? Может быть, человеку лучше иметь поводыря для спокойной и бездумной жизни? Эта мысль прекрасно передана в монологе Великого инквизитора. Не случайно упрекает он Иисуса Христа: «Ты хочешь идти в мир и идёшь с голыми руками, с каким-то обетом свободы, которую они, в простоте своей, и прирождённом бесчинстве своём, не могут и осмыслить; которого боятся они и страшатся, — ибо ничего и никогда не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы! Ты возразил, что человек жив не единым хлебом, но знаешь ли, что во имя этого самого хлеба земного и восстанет на тебя дух земли и сразится с тобою и победит тебя и все пойдут за ним. Накорми, тогда и спрашивай с них добродетели. А накормим лишь мы во имя твоё, и солжём, что во имя твоё. И они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам: "Лучше поработите нас, но накормите нас". Поймут, наконец, сами, что свобода и хлеб земной, вдоволь для всякого, вместе немыслимы. И вообще, если за тобою, во имя хлеба небесного, пойдут тысячи и десятки тысяч, то что станется с миллионами и с десятками тысяч миллионов существ, которые не в силах будут пренебречь хлебом земным для небесного? Иль тебе дороги лишь десятки тысяч великих и сильных, а остальные миллионы, многочисленные, как песок морской, слабых, но любящих тебя, должны лишь послужить материалом для великих и сильных? Нет, нам дороги и слабые. Они порочны и бунтовщики, но под конец они-то станут и послушными. Но ты прав в одном: Тайна бытия человеческого не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить».